В 1936 году Вальтер Беньямин, социолог, критик, публицист, эмигрировавший из Германии, заметил, что подлинные эстетические достижения нацизма следует искать в его политике. Эта формула прижилась, ее цитировали бесчисленное количество раз, когда речь заходила об извращенных отношениях между политикой и искусством.
Эстетизация политической жизни Германии времен Гитлера, как и в Италии той поры, проявляется в пронизывании политической жизни празднествами, зрелищными собраниями, инсценированным фольклором, искусственно созданными обычаями и ритуалами (мы уже касались этой темы, говоря о нацистской пропаганде).
Памятные национал-социалистические даты – «День захвата власти» 30 января, «Провозглашение партийной программы» 24 февраля, «День рождения фюрера» 20 апреля; германизированные празднества, как «зимний и летний солнцеворот», а также германизация и перефункционирование христианских праздников (Троица – «Праздник высокого мая», Рождество – «Праздник поднимающегося света» и т. д.) – все это носило эстетизированно-языческий характер. Главная цель была в обожествлении и поклонении государству, режиму, фюреру. То же касалось «утренних праздников» в лагерях гитлерюгенда (что-то вроде «торжественной линейки»). Целый ряд государственных учреждений и партийных инстанций занимались разработкой ритуалов этих празднеств. Эстетизированная политика и национал-социалистическое политизированное искусство смыкались. Особенно это было заметно в так называемых «Тингшпилях», народных сборищах, организуемых по древнегерманскому образцу. Целью этих сборищ были формирование и организация масс и внедрение в их сознание нацистских идеологем. Однако более эффективно выполнялась эта целевая установка на других «мероприятиях» – партийных съездах и политических демонстрациях.
«Инсценировкой партийных съездов немецкий фашизм добивался своих высших эстетических результатов» – замечает современный автор. В Нюрнберге ко времени съездов приурочивались и демонстрация военной техники, и военизированные выступления вермахта. Шла игра в войну (а заодно и ее репетиция). Съезды приобретали твердо очерченные ритуализированные формы, с участием мощных световых и звуковых эффектов, во всех подробностях передаваемых прессой, радио, кинохроникой. Частью этой эстетизации политики была и архитектура, выполнявшая важную функцию. Вальтер Беньямин был прав: «Все усилия по эстетизации политики кульминируют в одной точке. Эта точка – война».
Архитектура – убедительный пример того, как путем включения эстетических средств осуществлялись политико-идеологические цели. Монументальный вид нацистской архитектуры (главным куратором которой был Шпеер) уже сам по себе требовал подчинения и покорности. «Чем больше требования сегодняшнего государства к своим гражданам, тем более мощным и гигантским должно это государство им казаться, – заявлял Гитлер на партийном съезде 1937 года, получившем название «Партийный съезд труда». – Гигантские сооружения… помогут больше, чем когда-либо, объединить и усилить наш народ, в общественном смысле они помогут немцам ощутить гордую сопричастность и общность, они будут социально доказывать ничтожность прочих земных различий перед лицом этих мощных гигантских свидетельств нашей общности…»
Итак, принцип псевдопрекрасного, лжекрасоты, наряду с террором, – несущий элемент политико-идеологической практики национал-социализма. Ни одна из речей Гитлера не обходится без этих заклинаний красоты. «… У меня есть тщеславный план… сделать мой народ богатым, немецкую землю прекрасной. Я хотел бы, чтобы жизненный уровень каждого поднимался. Я хотел бы, чтобы у нас была самая лучшая и прекрасная культура», – заявлял Гитлер в 1940 году перед рабочими военной промышленности.