Посещение академии Генрихом Манном оказалось последним – после короткой беседы с ним президент вновь открыл заседание и сообщил, что г-н Генрих Манн слагает с себя полномочия президента отделения литературы и отказывается от членства в академии. И только Альфред Дёблин высказал сожаление, что никто из собравшихся не заявил о своем несогласии с тем, что Генриха Манна вынудили подобным образом уйти. Вскоре и Генрих Манн, и Альфред Дёблин покинули Германию. Пресса улюлюкала, кто-то написал в связи с уходом Генриха Манна, что испытывает ощущение, «словно удалось наконец вытащить из глаза мешавшую соринку». Среди тех, кто был доволен «избавлением» академии от Генриха Манна был и поэт Готфрид Бенн – единственный из поэтов мирового уровня приветствовавший нацистскую диктатуру. Впрочем, очень скоро он разочаровался в ней и впал в немилость…
Особенно откровенно и активно выполнял мобилизующую и пропагандистскую функцию так называемый «военный» или «фронтовой» роман с его воспеванием героизма немецкого солдата. «Поэты мифа и героизма в либералистической предвоенной Германии и поэты мировой войны шли в авангарде духа нового рейха, – отмечалось в «Истории немецкой национальной литературы», выпущенной в Берлине в нацистские времена, в 1936 году. – Поэты народной беды и нового чувства связи с расой и почвой, поэты, воспевавшие ценности немецкого характера, помогали рейху готовить его пути – вглубь и вширь…»
Эта литература, героизировавшая войну, была частью идеологической подготовки похода на Восток и агрессивного захвата новых земель. В ней содержались главные мотивы, входившие в арсенал нацистской пропаганды: поддержка «отрезанных соплеменников», их спасение от «враждебных сил», «собирание земель» и, конечно, увеличение «жизненного пространства» – притом вплоть до последних бессмысленных призывов «держаться», когда рейх уже трещал по швам. Воля к власти, также входившая в круг излюбленных идей, опиралась на насилие, брутальность, неостановимую ложь. Немцев с помощью такой литературы призывали к жертвам якобы во имя будущего своего народа.
Опыт войны буквально вошел в плоть и кровь нацизма, тем более что очень многие сторонники Гитлера прошли через фронтовой опыт и фронтовые испытания. Война стала предметом ностальгических, почти сакральных воспоминаний, ориентиром в политических установках. Массовые ритуалы и военная символика демонстративно подчеркивали милитаризацию как основополагающий принцип государственной политики. Массовая пропаганда адаптировала кодекс солдатских ценностей, а принцип вождя, фюрера, получил абсолютный, абсолютистский характер. Образ войны был необходим как вершина героической традиции, как узаконение политической практики, рассчитанной на насилие и грядущую новую войну. Таким образом, война постоянно присутствовала в национал-социалистической повседневности: речи, воззвания, статьи, выступления по радио, дни поминовения, открытие и освящение памятников завоевателям – все служило культу власти и войны.
Политически необходимая актуализация войны не в последнюю очередь осуществлялась литературой и средствами массовой информации. Вот почему такую ненависть у пропагандистов вызывали авторы пацифистских романов, где война не героизировалась, а показывалась во всем ее кровавом обличье и чудовищной бессмысленности, как у Эриха Марии Ремарка в романе «На западном фронте без перемен».
«Раскачивание» военной темы, ее постоянная подпитка в известной степени отвечали массовым настроениям. После проигранной Первой мировой войны и Версальского мира у населения, испытывавшего чувство растерянности перед лицом кризисных явлений, характерных для 20-х годов, появилось стремление к идеализации коллективного фронтового опыта. Подобное отношение к войне было сродни идеализации исторического прошлого или деревенского уклада жизни, противопоставленного порокам большого города. Это было бегство от современной жизни, все то же выражение ненависти к демократии.
Вся эта фронтовая литература строилась на определенном наборе мифологем и нехитрой символики. Одной из таких мифологем был «Лангемарк», «молодежь Лангемарка», где соединялись различные топосы: героизация молодежи военного поколения, мотивы жертвенности и самоотверженности и, конечно, национализма. Исходным фактом, послужившим выкристаллизовыванию этого мифа, было некое событие 20 ноября 1914 года, когда плохо обученная, брошенная в огонь войны добровольческая молодежь с пением гимна устремилась на вражеские линии к западу от Лангемарка в Бельгии и, якобы смяв французские ряды, взяла в плен чуть ли не две тысячи французских пехотинцев и шесть пулеметов, как сообщалось в официальной хронике. На самом деле все было не так. Официальные отчеты умолчали, что одетым в военную форму юношам, среди которых преобладали студенты, не только не удалось сломить противника, но и пришлось понести гигантские, ничем не оправданные потери. Однако уже на следующий день все немецкие газеты дали сообщение о «прорыве» и героизме молодых солдат. На фоне немецкого поражения во Фландрии и северной Франции слово «Лангемарк» быстро стало трогательно-патетическим символом, все чаще облекаемым в возвышенно-эмоциональные формы во имя поднятия боевого духа «защитников отечества». Мотив этот вошел в литературу как воплощение высокой духовности немецкой молодежи и всего народа (за исключением, разумеется, внутренних врагов).