Вернемся, однако, к воспоминаниям Германа Гессе. Некий промышленник, отец семейства и образованный человек, задавал ему в письме вопрос: что, по его мнению, должен был делать в годы гитлеризма «порядочный немец»? Ведь он не мог ничего предотвратить, ничего предпринять против Гитлера, ибо это было бы безумием, которое стоило бы ему свободы, а потом и жизни. Гессе признавался, что мог ответить ему только одно: опустошение Польши и России, «безумная попытка» захватить Сталинград тоже были «небезопасны», но большинство немецких солдат, если не все, делали это «истово, от всей души». И почему, продолжает Гессе, немцы открыли для себя Гитлера только в 1933 году? Разве они не должны были понять, что он за тип, уже после Мюнхенского путча? И почему они саботировали «единственный благодатный плод» Первой мировой войны – Веймарскую республику, вместо того, чтобы ее поддерживать? Зато они обеими руками голосовали за Гинденбурга и потом за Гитлера, при котором стало «жизненно опасно быть порядочным человеком».
Продолжая мысль Гессе, нельзя не задуматься о том, как мог Гитлер, этот амбициозный и наглый тип, вообразивший, что имеет право затевать войны, бросать в пекло массы людей и распоряжаться их судьбами, забраться на главный пост в стране? Конечно, сыграли роль разнообразные интриги, говоря современным языком, во властных структурах. Но все же! Он был встречен на «ура» массами сограждан. Демагог, полагающий, что он навсегда, и что в его руках будущее страны, жаждет войти в историю как ее спаситель. И поначалу ему необыкновенно везет. С помощью подручных пропагандистов ему удается сформировать милитаристское сознание в обществе, посеять агрессивные экспансионистские настроения. Людей сгоняют в стаю – на почве мифов о «державной мощи» и «национальном величии». Под лозунгом патриотизма он превращает в своих сторонников оболваненные пропагандой массы. Недаром после войны слова «патриот» и «патриотизм» надолго станут в Германии непристойными и непригодными – ни один порядочный человек, ни один уважающий себя литератор или журналист их не употребит…
Герман Гессе напоминает, что немцы, еще до Гитлера, с восторгом приняли ультиматум Австрии Сербии, с которого началась Первая мировая война. Сколько тогда пришлось пережить таким людям, как Ромен Роллан или Стефан Цвейг (который, уже во времена фашизма, покончил с собой за границей), как многие другие деятели культуры, в том числе и Гессе. Но тогда «никто не хотел обсуждать, не хотел дискутировать, учиться думать…»
Многие старые знакомые Гессе, которые раньше годами находились с ним в переписке, прекратили ее, когда поняли, что эта переписка с ним, человеком, находившимся под строгим надзором, может принести неприятности. А теперь они сообщают, что живы, что всегда думали о нем с теплотой и завидовали ему: ведь он живет в Швейцарии, что они никогда не симпатизировали нацистам. Однако многие из авторов этих исповедей годами состояли в нацистской партии. А теперь повествуют о том, как одной ногой были в концлагере. И Герман Гессе отвечает им, что принимает всерьез только тех противников Гитлера, которые были обеими ногами в лагере, а не одной в лагере, а другой в партии.
Гессе также напоминает своим корреспондентам, что в «швейцарском раю» в годы войны многим, вроде него, приходилось каждый день ждать «добрососедского визита коричневых дьяволов» и что в этом самом «раю» людей из «черного списка» ждали тюрьмы и виселицы. Правда, добавляет он, им, «черным овцам», эти самые «новые организаторы Европы» иногда подсовывали какую-нибудь приманку. Так, в то время, когда у Геббельса и Розенберга он был на самом плохом счету (что, повторим, могло повлечь за собой вышеупомянутые смертельные последствия), его, к величайшему его же изумлению, пригласил приехать в Цюрих один весьма известный житель Швейцарии, чтобы обсудить участие Гессе в основанном Розенбергом «Союзе европейских коллаборационистов»…
Есть среди его корреспондентов и такие, продолжает Гессе, которые признаются, что тогда, примерно в 1934 году, они, в результате «трудной внутренней борьбы», вступали в нацистскую партию исключительно ради того, чтобы создать противовес «слишком диким и брутальным элементам» (какое знакомое оправдание!).