Для понимания образного строя романа важен еще один упоминаемый автором «сон», сыгравший роль в художественной конкретизации произведения. Автору снилось, что он оказался среди умерших, что, написав памфлет против «богов государства», т. е. против «партийных главарей» Третьего рейха, он был приговорен к казни, но после казни жизнь не угасла сразу, а уходила постепенно. Он хотел подать живым знак, объяснить, что «смерть – непосредственное продолжение жизни», что путь из жизни в смерть имеет свои этапы. Но живые уже не понимали его, он все больше исчезал из их сознания и памяти. Разрывается нить, еще связывающая его с прежней жизнью, он видит лишь стражников и бесконечный каменный ландшафт: «И тут земля угасла во мне, и я ничего не знал о своей смерти, потому что забыл жизнь…»
«Переходная стадия» между жизнью и смертью представляется Казаку «художественно чистым соответствием» окружающей действительности, местом, куда можно поместить «картины нашей реальности», события и явления жизни, включающие пережитую пору нацистского террора, потом краха и разрухи.
Место действия романа – некий призрачный город, в который по приглашению городской префектуры приезжает ученый Роберт Линдхоф. Он видит «мертвые фасады домов», подвальные ходы, напоминающие катакомбы, людей, ютящихся среди развалин, его поражает вид «всеобщей разрухи», но он не обнаруживает никаких следов восстановительных работ.
Каждому, кто попал в «город за рекой», дается возможность пробыть здесь какое-то время – тот самый «переходный период», когда человек как бы еще не полностью умер, то есть не исчез из памяти живых. А потом стражники забирают то одного, то другого; устраиваются целые «парады» отправляющихся в «дальние поля». Никто из жителей не знает, когда раздастся звук рожка – когда и кому будет дан сигнал отбыть навсегда.
Мрачный «город за рекой» – не просто аллегория смерти, подземное царство, современный Гадес, Аид, по которому вместе с «Вергилием – сопровождающим» блуждает герой. Это отклик писателя на реальный мир, переживший ужасы войны, Освенцим и Дахау, на миллионы жертв, бесконечные людские страдания. В некоторых сценах связь с событиями недавней истории обнажена, ощущается вполне явственно. Вот герой присутствует на «митинге» в катакомбах, которые заполняют толпы обессилевших, истощенных, полураздетых людей в зеленоватых масках. Выходя на трибуну, они говорят о муках и пытках, которым подвергались, о «дезинфекционных помещениях», о врачах, совершавших чудовищные опыты над людьми, о детях, зверски убитых на глазах у матерей. Толпа в ответ на каждый такой рассказ хором вопрошает: «За что?!» Потом появляются наглые, жестокого вида люди в черных мундирах (такие носили эсэсовцы): «Мы пытали и убивали, потому что мы наемники власти». «Грубая наглость и жестокость черной гвардии, стоны и горькие проклятия униженных – все это выглядело не как реальность момента, а как сконцентрированная картина ада, который создали друг другу люди».
Автору даже нет надобности расшифровывать эти метафоры. В тот момент – сразу после войны – все понимали, о чем речь. Писатель зашифровывает реальность, придает изображаемому символический характер. Все бытие полуразрушенного города подчинено некоей чудовищной бюрократической логике, хитроумному алогизму бюрократии. В подвальных помещениях, похожих на соты, сидят прямо на земле мужчины и женщины, непрерывно штампующие документы. «Деятельность эта проходила без особого усердия или заметного интереса участников, по давно привычной для них схеме. Когда мужчины и женщины поднимали глаза от работы, в них было выражение пустой серьезности». Город наводнен чиновниками всех ступеней и рангов, есть среди них даже «анонимный шеф анонимный бюрократии». Жители регистрируются не по именам, а по номерам, городские стражи бдительно следят за тем, чтобы никто не переходил из одного района в другой. В этом подземном царстве властвует холодный обесчеловеченный дух, слепая машинерия, подчинившая себе весь город и каждого отдельного человека. Как тут не вспомнить «убийц за письменным столом», к примеру Адольфа Эйхмана, бдительно следившего за «транспортными потоками», направлявшими в лагеря уничтожения миллионы людей. Конечно, Казак имеет в виду тех, кто «бюрократическими средствами» участвовал в массовых убийствах, следя за «правильным распределением» жертв, их транспортировками, их умерщвлением в газовых печах. Они «просто выполняли приказ». Они убивали не лично, а управляя бюрократической машиной.