Показанный Казаком мир – это воплощенная банализация зла. Его символика близка хаотичным видениям Кафки. Это родство – в сращении сверхъестественного с привычным, повседневным, чудовищно невероятного с обыденным, в слиянии планов фантасмагорического и каждодневного, в атмосфере страха и униженности человека, задавленного и уничтожаемого анонимной бюрократией. Война предстает в романе как апокалиптическое видение конца света. Но ведь и большинству немцев в момент крушения рейха казалось, что рушится весь мир.
Функционирование подземного города воспринимается как метафора бессмысленности бытия. Вот Роберт видит, как к фасаду полуразрушенного дома приставлена лестница, на верхней перекладине которой женщина тщательно моет тряпкой … доски, заменившие оконное стекло. Ее действия герой воспринимает как «насмешку над разумной целью». Собственно, и вся жизнь в каменных лабиринтах несет на себе печать полнейшей абсурдности. Люди здесь лишь воображают, что живут, на самом деле на каждом лежит «неизгладимая печать» смерти. («Неизгладимая печать» – так назывался роман Элизабет Ланггессер, вышедший в 1946 году, и это название – одно из символических обозначений времени, хотя автор и избегает каких-либо конкретных ассоциаций.) Да, люди у Казака лишь воображают, что живут, на самом деле они движутся к смерти. Но в то же время понятно, что им «помогают» отправиться на тот свет. Зло, хотя и носит в романе некий универсальный характер, все же воплощено во вполне конкретных исторических категориях, таких как фашизм, непосредственный отклик на который мы безусловно ощущаем в романе.
Носитель высшей мудрости Мастер Магус, философский наставник героя, олицетворяет восточную мудрость, которая очень привлекает Казака. По мнению Мастера Магуса, «яд демонов» поощряет человечество стремиться к рекордам, достижениям, убыстрению темпа – «они побеждают природу, чтобы стать рабами техники». Здесь звучат, таким образом, антицивилизаторские мотивы, окрашенные в романтические тона, – неприятие материального мира, «прозы жизни», противопоставленной «вечным ценностям». Самая впечатляющая аллегория такого рода – описание двух подземных заводов, на одном из которых по сложнейшей и все совершенствующейся технологии прессуется из пыли камень. На другом этот камень по столь же изощренной технологии перемалывается в пыль, которая снова транспортируется на первый завод и там перерабатывается в камень – и так до бесконечности, с колоссальными затратами материальных средств, с постоянным ускорением и уплотнением трудовых процессов.
Символика подземных заводов воплощает один из настойчиво повторяющихся мотивов творчества Казака. Широкую известность получила его притча «Ткацкий станок» – история священного ковра, над которым веками работают люди, пока он, превратившись в самоцель, не начинает парализовать жизнь. Ковер требует все новых расходов, разрастается чиновничий аппарат, растут поборы среди населения на его содержание. Изготовление ковра приобретает все более абсурдный характер: из-за прибылей разгораются войны, ковер требует «жизненного пространства» – «механический и антисоциальный аппарат приходит на смену здоровому человеческому рассудку».
Притча завершается тем, что огонь пожирает ковер, к радости последующих поколений, избавленных от «мумии коверного производства и призрака войны». Осуществлять равновесие созидания и разрушения становится все сложнее, ибо с «новой эрой расщепления атома» уже ничто не может противостоять уничтожению.
Писатель откликается тем самым и на актуальную проблему современности – каким целям будут служить техника и наука, не окажутся ли они поставленными на службу бесчеловечности и антигуманности.
Возвращаясь к роману «Город за рекой», необходимо подчеркнуть, что, размышляя о войне, автор изображает ее как часть все того же вечного круговорота, хотя, напомним, роман писался, несомненно, под впечатлением от страшной войны. Роберт посещает казарму, где собраны солдаты разных армий и эпох – они до сих пор спорят о том, чья сторона победила, ибо каждый из них был убит до исхода сражения. Звучат националистические лозунги, солдаты строятся в шеренги – «похоронная процессия истории». Можно считать, что роман не просто антивоенный, он еще и пацифистский: война – бесконечный стереотип «все той же глупости».