В статье «В защиту литературы развалин» Генрих Бёлль скажет в начале 50-х годов: «Первые писательские опыты моего поколения после 1945 года называли литературой развалин… Мы писали о войне, о возвращении и о том, что мы увидели на войне и что нашли, вернувшись: о развалинах…» Отсюда, продолжает писатель, родились три обозначения этой литературы: «литература о войне, о возвращении и о развалинах». Тогда же родилось и выражение «литература искалеченных». Дебютанты брались за перо, чтобы рассказать о выстраданном. Они вершили суд над собой, над «отцами», над теми, кто их цинично обманул и предал. Их героем становился человек на войне, нередко загнанный туда не по своей воле, узнавший тяготы и ужасы окопной жизни, голод, холод, гибель друзей и близких, бомбежки и разруху, раны и кровь, возвращающийся в разбитый, разоренный дом, – человек, беспредельно разочарованный, потерявший веру в себя и в людей, не знающий, как жить дальше. Они пытались осмыслить катастрофу, в которую нацистские мифы завели Германию.
Одной из самых значительных фигур поколения «вернувшихся», выступивших в первые послевоенные годы, стал Вольфганг Борхерт. Его драма «На улице перед закрытой дверью» (1947) была первым крупным произведением, передававшим жизнеощущение и опыт этого поколения. Вопрос о вине и ответственности ставится здесь не в зашифрованной форме «магического реализма», а на основе конкретного опыта молодого немца, прошедшего войну и возвратившегося домой. Авторское вступление сразу вводит читателя в суть драмы: «Человек вернулся в Германию. Он долго отсутствовал, этот человек. Очень долго. Пожалуй, слишком долго. И вернулся совсем не таким, каким ушел…» Так возникает мотив, весьма характерный для литературы о войне, – мотив возвращения, позволяющий сопоставить прошлое и настоящее («вернулся не таким, каким ушел»), показать всю глубину человеческих трагедий. Он заключал в себе возможность самоосмысления, заложенную в ретроспективном взгляде. Вернувшись, человек всматривался в сегодняшний день и вспоминал недавнее прошлое.
В пьесе Борхерта возникают едва ли не все мотивы, которыми живет последующая литература, осмысляющая войну и фашизм. Перефразируя известное высказывание о гоголевской «Шинели», можно сказать, что вся антифашистская и антимилитаристская литература ФРГ вышла из драмы «На улице перед закрытой дверью».
Личной судьбе здесь придана всеобщность, закрепляемая в экспрессивно-метафорической образности драмы. Параболичен уже список действующих лиц: «Бекман – один из тех. Его жена, которая его забыла… Полковник, очень веселый. Девушка, чей муж вернулся домой на одной ноге… Фрау Хлам, всего-навсего фрау Хлам, и это самое страшное…» Герой пьесы Бекман – один из бесчисленного множества искалеченных и пострадавших, из тех, кому посчастливилось вернуться, но суждено испытать новое крушение, узнать, что они утратили очаг, кров, семью, родину.
В самом начале возникает некая «космическая» ситуация, которую можно воспринимать как пародийный намек на пролог в небесах из «Фауста». Здесь встречаются бог и смерть, однако и на этом, «божественном», уровне произошла тотальная девальвация – бог превратился в жалкого старика, в которого никто больше не верит, а смерть в облике могильщика стала новым богом. Подобные аллегорические мотивы возникают и в других произведениях тех лет, например, в известном рассказе Вольфдитриха Шнурре «Похороны», где речь идет о похоронах бога, всеми забытого и почти анонимного. И уж, конечно, не раз возникают подобные метафорические сгущения в творчестве писателей «магического реализма». Но у Борхерта аллегории не противятся историческим привязкам, они прозрачны и точны. Отчаявшиеся люди разуверились в боге, а смерть в этом столетии «разжирела», «обожралась»: «Все война да война… Как мухи, липнут мертвецы к стенам этого столетия».
Война в драме Борхерта – это не только смерть и руины, это еще и утеря человечности, исчезновение моральных критериев. Равнодушие к чужой боли, которое повсеместно наблюдает Бекман, терзает его не меньше, чем отсутствие ночлега или голод. Людей не заботят чужие судьбы: все «молча отворачиваются друг от друга, жестокие, горестные, со впалыми щеками, сутулые, одинокие…»
Бекман оказывается «на улице перед закрытой дверью» еще и потому, что не может жить вместе с теми, кого называет убийцами, – с «веселым полковником» или фрау Хлам, с людьми, не ощущающими и не признающими вину. Такие, как Бекман, совестливые и думающие, видят, как оставшиеся безнаказанными нацистские преступники беспрепятственно внедрились в послевоенную жизнь. Борхертовский полковник, родоначальник целой вереницы сатирических фигур будущей литературы, – человек, не признающий ответственности за содеянное, не желающий «отвечать за последствия», легко выбросивший прошлое из памяти. «Никто не хочет знать правды о прошлом», – напишет спустя много лет известный писатель Рольф Хоххут в романе «Любовь в Германии». Впрочем, не он один. Читая произведения западногерманских авторов, придется не раз вспомнить пророчества Борхерта, например, сцену у директора кабаре, убежденного, что на правде о войне «далеко не уедешь».