Характерно, что, говоря о тех, кто участвовал в борьбе за Европу, он имеет в виду не только участников французского сопротивления или солдат британской армии, но и молодых соотечественников. Это может вызвать, мягко говоря, недоумение, но можно понять мотивировку Андерша. Желание видеть немецкую молодежь интегрированной в новую Европу заставляет автора резко отделять ее от остальных соотечественников, как часть населения, наименее ответственную за преступления фашизма и наиболее способную к внутреннему изменению.
Можно не сомневаться, что Андерш не забывает, как на самом деле выглядела «борьба за Европу», которую вели немцы. Но, как и Борхерт, он жаждет включить немецкую молодежь, обманутую фашизмом, в контекст европейского развития.
Говоря о молодом поколении, Андерш отвергает тезис о коллективной вине. Он считает, что молодежь идет к радикально новому началу, основанному «на переживании свободы». Очень важно, чтобы «новые мысли Европы стали известны в Германии». Несомненно, самое понятие «молодой Германии», которое использовал Андерш, было во много абстракцией, символом надежды, однако духовное пробуждение и обновление Германии, как справедливо считали и Андерш, и Рихтер, и другие их единомышленники, без активной деятельности молодого поколения было невозможно.
Журнал «Дер руф», первым включившийся в духовную подготовку демократического переустройства общества, стремился дать молодежи новые ценностные ориентиры, поднять ее самосознание. Андерш впервые сделал попытку очертить возможный круг европейских единомышленников, назвать имена и идеи, которые ему близки и с которыми он связывает надежду на возрождение гуманистического духа. Во Франции он видит эти силы среди тех, кто объединяется вокруг группы экзистенциалистов и их ментора Жан Поля Сартра. Андерш подчеркивает, что имена Луи Арагона, норвежского поэта Нурдаля Грига, итальянского социалиста Иньяцио Силоне и других – это лишь «внешние знаки», символы того движения, в котором заявляет о себе и утверждается «европейская молодежь». И он мечтает, чтобы немецкое молодое поколение было среди них.
В высшей степени актуальной была сама постановка вопроса о целостности и единстве Европы. Важна его метафора моста, который со временем соорудят над пропастью те самые молодые, «готовые на риск канатоходцы». Необходима, считают он и другие представители послевоенного поколения литераторов, мобилизация англосаксонских народов. Хорошо было бы, если бы в Германию приехали «лучшие учителя, воспитатели, художники и наставники молодежи». Но еще важнее путь самостоятельной внутренней перестройки, «изменение как результат собственных усилий».
Последствия исторической катастрофы, в которую немецкий народ был ввергнут фашизмом, считает Андерш, особенно тяжелым грузом лежат на людях духа. С сейсмографической точностью измеряют они глубину потрясения, регистрируют меру ответственности, которую многие из них несут за «исторически едва ли с чем сопоставимое землетрясение».
При всей откровенно политической ориентации журнала «Дер руф», в его стремлении способствовать созданию демократических институтов власти, определяющим был все же принципиально новый взгляд на человека и его место в мире, желание вернуть утраченный смысл человеческому существованию, осознать глубину не только общественной, но и личностной катастрофы, постигшей немцев. И, несомненно, здесь были важны точки соприкосновения с экзистенциалистской философией, сыгравшей столь значительную роль в жизни послевоенной Европы.
В статьях Андерша не раз встречается словосочетание «благо поражения». Да и всей серьезной немецкой послевоенной литературой поражение ощущается как благо. «К счастью, мы побеждены», писал еще о бесславном финале Первой мировой войны Эрих Кестнер. Однако, столь же настойчиво звучит в подобной литературе горькая мысль о том, что моральное благо, заключенное в военном поражении нацизма, не было по-настоящему использовано, не стало основой подлинного глубокого внутреннего изменения.
«Неспособность скорбеть» – так называлась получившая широкую известность книга Александра и Маргарет Митчерлих. Эта «неспособность скорбеть» стала на долгие годы частью «немецкой психограммы», и только Освенцимский процесс, состоявшийся почти через два десятилетия, придал осмыслению национальной трагедии ту глубину, которой недоставало в годы развалин. Главным стержнем послевоенных дискуссий о духовном обновлении Германии был вопрос о вине и ответственности. Акцент делался на внутреннем нравственном очищении. Происходила переориентации на индивидуальную экзистенциальную проблематику.