По пути в гостиницу, и там, в своей комнате, я оставался под впечатлением этого приема, перебирал в памяти все случаи, когда был необоснованно груб с подчиненными, и щеки мои горели. Я держал ответ перед своей совестью, а она - строгий судья...
На другой день, проснувшись, взглянул на часы и не поверил глазам своим: было половина седьмого. Привычка спать чутко и урывками, по-фронтовому, на сей раз дала осечку. За ночь я ни разу не проснулся, спал как младенец. Настроение - лучше не надо! В окно номера сквозь плотную занавеску настойчиво пробиваются лучи июльского солнца, за дверью, в коридоре, кто-то негромко разговаривает.
Быстро сбрасываю с себя одеяло, тянусь к стулу, на котором сложил перед сном одежду, но ее на месте не оказалось. Исчезли и сапоги. Догадался: работа Шаповаленко.
И действительно, пока я умывался, в комнату вошел ординарец с хорошо отутюженным обмундированием и до блеска начищенными сапогами.
- Ты что, в инвалиды меня записал? - упрекнул его строго.
- Нет, в орденоносцы, - улыбнулся Шаповаленко широко и открыто, словно не мне, а ему идти в Кремль за наградой.
Орден Красного Знамени - моя первая правительственная награда, поэтому он мне очень дорог.
Без четверти десять был уже возле Спасской башни. Часовой, удививший меня своей молодостью, пристально изучил протянутые документы и коротко объяснил, куда нужно пройти. Оказавшись на территории древнего Кремля, я испытал какой-то необыкновенный прилив чувств: радость, волнение, любопытство и многое другое, в чем сразу и не разберешься.
Мимо проводили люди, проезжали легковые машины, а я словно никого не видел и ничего не замечал: весь был во власти неизгладимого впечатления от знакомых по фотографиям зданий, искрящихся на солнце елей, от алого флага, гордо полощущегося на ветру над зеленым куполом самого главного Дома Страны Советов.
Награды вручал Н. М. Шверник. Он тепло приветствовал награжденных. Среди них были не только военные, но и штатские: инженеры, работники промышленности и транспорта, деятели культуры и искусства. Потом товарищ Шверник предложил сфотографироваться на память. После этого под руководством экскурсовода мы ознакомились с достопримечательностями Кремля.
В тот же вечер мы с Шаповаленко уехали из Москвы в артиллерийский учебный центр, где формировался 1107-й пушечный артиллерийский полк (пап). Начальник учебного центра встретил меня очень доброжелательно, подробно расспросил о событиях на фронте. Я рассказал о своем дивизионе, о героизме фронтовиков.
- Да, брат, война - дело не шуточное. Многое каждому из нас придется вынести. Теперь у вас забот прибавится. Давайте не будем терять времени. Материальная часть и положенное вооружение для полка имеются, завтра начнут прибывать командиры, на подходе и личный состав. Так что, Шагала, готовьте фронту подкрепление, - напутствовал меня начальник учебного центра.
Утром следующего дня первым в отведенный мне маленький кабинет явился капитан В. В. Кудрявцев, назначенный начальником штаба. Высокий, стройный, туго перетянутый ремнями, и производил впечатление человека аккуратного, собранного. За долгие месяцы, проведенные в боях, я научился разбираться в людях. Вот и тут - первое впечатление не обмануло меня. Владимир Васильевич Кудрявцев оказался хорошим, знающим штабистом, принципиальным, требовательным к себе и подчиненным командиром.
К вечеру в моем кабинете было уже тесно: прибыли комиссар полка батальонный комиссар Т. Д. Горошко, командиры дивизионов майор А. Т. Пащенко и капитан Н. Г. Посохин, командиры батарей капитан Н. М. Егоров, старший лейтенант А. М. Лоза, лейтенант М. П. Вовк и другие. С каждым в отдельности поговорить не удалось, но первая встреча надолго осталась в памяти.
Все командиры оказались энергичными, душевными людьми. Они понимали меня с полуслова и между собой очень быстро нашли общий язык. Отныне это были члены одной семьи, командиры и политработники 1107-го пушечного артиллерийского полка РВГК, объединенные общими боевыми задачами, одной великой целью - бить ненавистного врага.
Через два дня в полку встречали уже рядовых и сержантов, к приему которых мы готовились очень напряженно. Одно лишь расквартирование подразделений потребовало не только твердого знания штатов, точного расчета, но и хозяйской смекалки, разворотливости, умения быстро организовать быт многих людей.
Однако основные трудности появились гам, где мы их не ждали. Дело в том, что часть красноармейцев прибыла из Казахстана. В боях никто из них еще не участвовал, об артиллерии они знали только понаслышке, вдобавок ко всему многие слабо владели русским языком. Чтобы обучить их хоть как-то действовать у орудий, от командиров требовалась кропотливая целеустремленная работа.
Очень сложно бойцам-казахам было осваивать артиллерийские термины, запоминать назначение артиллерийских приборов и команд. Им, например, трудно было понять, как это могут существовать параллельно "прицел" как прибор и "прицел" - команда (к тому же и произносили они это слово как "присел"), "уровень" - прибор и "уровень" - команда и т. д. Это мешало бойцам быстро и точно (а требовалось именно так - время не ждало) научиться выполнять команды, правильно ориентироваться в последовательности операций.
Наши усилия прежде всего сосредоточивались на подготовке самых необходимых специалистов: разведчиков - для работы с буссолью и стереотрубой, радистов, наводчиков - их учили обращению с орудийной панорамой. Каждый опытный сержант получил задание опекать одного бойца-казаха и обучить его по специальности, как говорится, от "а" до "я".
С воинами других специальностей занятия проводились, как правило, с переводчиками, в качестве которых выступали обычно политработники-казахи. Вспоминая те дни, я до сих пор не перестаю удивляться, как нам удалось в такой короткий срок обучить людей далеко не простому артиллерийскому делу. Ведь уже через неделю после прибытия в учебный центр красноармейцы усвоили свои функциональные обязанности у орудий и довольно уверенно работали с приборами.
Вскоре мы начали готовиться к тактическому учению с боевой стрельбой. По опыту, приобретенному при формировании дивизиона в Кузьминках, я хорошо знал, как важно оно для необстрелянных еще артиллеристов, для сколачивания подразделений, а поэтому делал все возможное, чтобы практические стрельбы прошли с наибольшей пользой.
Заметную помощь оказывал вам учебный центр, его штаб. В частности, нам выделили на время несколько тракторов для транспортировки орудий - своих машин у нас еще не было, - что значительно облегчило работу командирам батарей.
Однако учение провести мы не успели. Как-то ночью совершенно неожиданно мне приказали поднять полк по тревоге и грузиться на железнодорожные платформы. Было это в середине августа. Начальник учебного центра, вручая пакет, сказал:
- Желаю успеха. Тракторы и автомобили получите в пути следования.
"Какой там успех, - с горечью подумал я. - Личный состав еще ни разу не стрелял!"
Доучиваться, набираться опыта нам предстояло в бою. Здесь уместно, пожалуй, напомнить обстановку, сложившуюся в те дни на советско-германском фронте, чтобы яснее было, почему полку не дали доучиться, закончить укомплектование подразделений людьми и недостающей техникой и в срочном порядке направили на юг.
Начиная с мая 1942 года на южном участке фронта нас преследовали неудачи. Потеря Крыма, неблагоприятный исход боев в районе Барвенково и в Донбассе лишили советские войска стратегической инициативы. Подтянув резервы, противник начал стремительное продвижение к Волге и на Кавказ. Наши войска вели тяжелые оборонительные бои на огромном пространстве от Воронежа до Ростова.
В середине августа 6-я общевойсковая и 4-я танковая армии немцев уже штурмовали наши позиции на ближних подступах к Сталинграду. Вот в это время Верховное Главнокомандование и решило ускоренными темпами усилить Сталинградский фронт артиллерией, танками и авиацией. В числе частей усиления оказался и наш 1107-й пушечный артиллерийский полк РВГК.
Можно сказать, мне здорово повезло с комиссаром. Молчаливый, несколько медлительный, батальонный комиссар Тимофей Дмитриевич Горошко быстро и как-то незаметно сколотил вокруг себя боевой актив коммунистов и комсомольцев. Его рассудительность, такт, умение находить с людьми общий язык казались врожденными качествами, хотя я знал, что он очень много работал над собой, преодолевая замкнутость в характере. Позже он говорил мне, что учился у всех, у кого можно было почерпнуть что-то полезное, по крупицам собирал и изучал опыт политработников, с которыми сталкивался прежде по службе. Вдумчивый, неторопливый, он тем не менее всегда горячо брался за любую работу. Его доброжелательность, твердость, умение доводить до конца начатое дело снискали ему в полку огромный авторитет. Политработники под его руководством трудились с огоньком, уверенно, без суеты и показухи, которых комиссар вообще терпеть не мог.