Из современных авторов можно сослаться на мнение Хельмута Томэ и Хорста Кэхеле (последнего я имею честь знать лично), которые пишут, что «перенос — это обобщающее понятие в двух смыслах этого слова. Во-первых, поскольку прошлый опыт личности оказывает фундаментальное и постоянное влияние на ее настоящую жизнь, для человеческого рода перенос универсален. Во-вторых, это понятие охватывает многочисленные типичные явления, которые по-разному и уникальным образом выражаются в каждом из нас. В психоанализе наблюдаются особые формы переноса»[136].
В современном понимании перенос — это бессознательный процесс, включающий в себя перемещение индивида на другой объект чувств, представлений, фантазий, связанных с объектами из прошлого, как правило, инфантильного, отношение к нему, как к объекту своего прошлого, наделение его значимостью другого, предшествующего объекта. Поэтому следуя известному принципу Оккама «Entia non sunt multiplicanda praeter necessitatem»[137], я полагаю, что возможно, не множа сущности без необходимости, говорить и о переносе на автора произведения искусства, и о переносе на героя произведения (как, впрочем, и об аналогичных бессознательных реакциях художника). Разумеется, такие переносы имеют свою специфику по сравнению с классическими переносами в аналитической ситуации, описанными, например, Ральфом Гринсоном[138] или Джозефом Сандлером и компанией[139]. Перенос на героя произведения искусства может иметь, с моей точки зрения, такое же (или, вернее, схожее) психотерапевтическое значение, как перенос нарциссического пациента на аналитика (или «переносоподобное состояние») в концепции Хайнца Когута или как корректирующее эмоциональное переживание, описанное Францем Александером[140].
Трансмутирующие интернализации у нарциссических личностей происходят, когда в достаточной степени удовлетворяются архаические потребности самости. Масяня, видимо, в некоторой степени удовлетворяет потребность самости в альтер эго. Когут, занимаясь культурологическими изысканиями, ввел понятие художественной антиципации — предчувствия, предвосхищения[141]. Гипотеза о художественной антиципации предполагает, что «художник… опережая свое время, фокусируется на ядерных психологических проблемах эпохи, реагирует на важнейшие психологические проблемы человека, с которыми он сталкивается в данное время, посвящает себя главной психологической задаче человека… Художник является, так сказать, доверенным представителем своего поколения: не только всех обычных людей, но и ученых, исследующих социально-психологические явления»[142]. Когут утверждает, что с конца XIX — начала XX века в состоянии человеческой психики произошли существенные изменения, это нашло отражение в том числе и в искусстве. Искусство прошлого (в первую очередь великие европейские романисты второй половины XIX столетия) занималось проблемами Виновного Человека — человека с эдиповым комплексом, со структурным конфликтом между Ид, Эго и Супер-Эго, прошедшего испытания влечениями и запретами. Современное искусство занимается проблемами нарциссической личности. «Подобно тому как недостаточно стимулируемый ребенок, не получавший достаточных эмпатических ответов, дочь, лишенная идеализируемой матери, сын, лишенный идеализируемого отца, стали ныне олицетворением центральной проблемы человека в нашем западном мире, так и разрушенная, декомпенсированная, фрагментированная, ослабленная самость такого ребенка, а затем хрупкая, уязвимая, опустошенная самость взрослого человека и есть то, что изображают великие художники нашего времени — звуком и словом, на холсте и в камне — и что они пытаются исцелить. Композитор беспорядочного звука, поэт расчлененного языка, живописец и скульптор фрагментированного зримого и осязаемого мира — все они изображают распад самости и, по-новому собирая и компонуя фрагменты, пытаются создать структуры, обладающие цельностью, совершенством, новым значением»[143]. Когут приводит в качестве примера живопись Пабло Пикассо и поэзию Эзры Паунда. Как наиболее выразительное отражение сути патологии самости Когут цитирует слова Брауна из пьесы Юджина О’Нила «Великий Бог Браун»: «Человек рождается сломанным. Он живет, желая поправиться. Милость Бога — клей»[144].
139
141