«Он сказал Иннокентию, своему помазаннику: «Здесь моя обитель, и я благословляю ее… С моей поддержкой пизанцы должны устоять перед атаками сицилийского тирана, не дрогнув перед угрозами, не соблазнившись подкупами и не обманувшись хитростями».
С генуэзцами Бернар говорит еще откровеннее:
«Я слышал, что вы приняли посланцев от графа (!) Рожера Сицилийского, но я не знаю, что они принесли и с чем вернулись. По правде, говоря словами поэта, «бойтесь данайцев, и дары приносящих». Если вы обнаружите среди своих соотечественников кого-то, кто настолько развращен, что держал в руках презренный металл, произведите немедленное расследование этого дела и судите его как врага вашего доброго имени и предателя».[9]
Не подкупил ли король Сицилии ранней весной 1131 г. пизанцев и генуэзцев, а может быть, еще и венецианцев — заставив их нарушить взятые обязательства и сознательно медлить с отправкой флота, который они обещали в помощь Роберту Капуанскому? Мы никогда не узнаем этого с точностью. Нам известно, однако, что Сицилия при своем неимоверно выгодном для торговли географическом положении и финансовой активности была богата — богаче, чем любое другое государство ее размеров на Средиземном море, за исключением, возможно, Венеции; мы знаем также, что Рожер был блестящий, хотя и бесчестный дипломат, который всегда предпочитал покупать своих врагов, а не бороться с ними и имел большой опыт в коррупции. Подозрения святого Бернара на его счет, возможно, излишне суровы, но сомнительно, чтобы они были полностью ошибочны.
Глава 3
Имперское вторжение
Так они пустились в путь
В апулийскую землю.
Такова была воля государя.
Имя государя было Рожер,
Король Лотарь его преследовал
До Сицилии.
Король, возвращаясь в Палермо в разгар лета 1134 г., наверное, чувствовал себя счастливым. Мир и порядок были восстановлены в южной Италии и царили теперь во всем королевстве. Хотя он пока не сумел показать себя как военачальник, достойный своих предков — Отвилей, его мужество на поле битвы больше не подвергалось сомнению. Его уважали в Италии друзья и противники. Германский император вместо того, чтобы идти на него войной, вернулся за Альпы; папа, которого он, единственный из всех государей Европы, поддержал, прочно утвердился в Риме. Он хорошо выполнил свою работу.
Но беды Рожера еще не закончились. Вскоре после возвращения на Сицилию он серьезно заболел. Сам Рожер поправился, но его жену поразил, вероятно, тот же недуг. Греческие и арабские доктора в Палермо считались одними из лучших в мире, а в Салерно к услугам короля была самая передовая медицинская школа Европы; но все усилия оказались напрасны. В первую неделю февраля 1135 г. королева Эльвира умерла. Для нас она остается туманной фигурой, эта испанская принцесса, которая вышла замуж за Рожера при неизвестных нам обстоятельствах, когда ему было двадцать два года, и делила с ним жизнь в течение следующих восемнадцати лет. В отличие от его матери Аделаиды она, по-видимому, никогда не участвовала в государственных делах и определенно никогда не сопровождала мужа в походах, подобно его тетушке, грозной и незабываемой Сишельгаите из Салерно. Александр из Телезе отмечает, что она отличалась набожностью и прославилась делами милосердия, но у нас нет сведений о каких-то монастырях или церквях, основанных ею; слова аббата, вероятно, следует воспринимать как формальную дань вежливости со стороны дружественного хрониста по отношению к умершей королеве. Самым поразительным свидетельством является реакция Рожера на ее кончину. Его сердце было разбито. Он ушел в свое горе, не принимал никого, кроме нескольких придворных членов курии, так что, как утверждает Александр, не только его поданные в далеких землях, но и люди из его ближайшего окружения поверили, что он последует за женой в могилу.
Известия о его недавней болезни придавали дополнительный вес этой уверенности, и слухи о смерти Рожера вскоре распространились по континенту. В этот момент они несли с собой серьезную опасность. Старшему сыну короля едва исполнилось семнадцать, он был неопытен в войне и государственных делах. В сердцах Райнульфа Алифанского и других недавних мятежников вновь вспыхнула надежда; они решили ударить без промедления. Пизанцы, после месяцев запугивания со стороны Иннокентия, Бернара и Роберта Капуанского, более не уклонялись от исполнения своих обязательств и 24 апреля — через тринадцать месяцев после условленного срока — обещанный ими флот, взяв на борт восемь тысяч воинов, под предводительством Роберта стал на якорь в гавани Неаполя. Герцог Сергий без особых уговоров оказал Роберту теплый прием. Весть о прибытии флота стала аргументом колеблющихся. За несколько дней Кампания вернулась к прежнему хаосу.
История Италии в Средние века — ив другие эпохи — изобилует нескончаемыми беспощадными войнами, битвы затихали и вновь разгорались, города осаждались и брались, освобождались и возвращались, и всей этой тоскливой сваре, казалось, не будет конца. Для историка изучение всех перипетий долгой и безуспешной борьбы достаточно утомительно; для других это просто невыносимо. Поэтому я избавлю читателей книги от необходимости вникать во все детали военных кампаний, с помощью которых Рожер опять восстановил свою власть.[10] Достаточно сказать, что у восставших вскоре появились все основания сожалеть о своей поспешности. В первые шесть недель, воодушевленные распространявшимися повсюду слухами о смерти короля и отсутствием каких-либо опровержений из Палермо, они добились кое-каких успехов; но наместники Рожера на материке и военные гарнизоны под их командой прочно держали страну в своих руках и мешали дальнейшему продвижению. Затем, 5 июня, сицилийский флот появился в Салерно.
Отнюдь не угроза спокойствию континентальных владений вывела Рожера из апатии, в которую его ввергла смерть жены; причиной стал, скорее, гнев. Он не был вспыльчив и даже теперь, похоже, не ощущал особого раздражения по отношению к князю Капуи. Хотя, проигнорировав требование сдаться в прошлом году, Роберт оставался откровенным мятежником, хотя он, как вассал короля, нарушил клятву верности, он, по крайней мере, не запятнал свою честь принесением новой присяги всего за несколько месяцев до бунта. Другое дело — граф Алифанский и герцог Неаполитанский. В прошлом году они оба становились на колени перед Рожером, вкладывали свои руки в его и обещали ему свою преданность. Райнульф пошел даже дальше и, играя на родственных чувствах, проявлял такую приторную сентиментальность, что одно воспоминание о ней, должно быть, вызывало у Рожера тошноту. Такую черную и бесстыдную измену нельзя было простить.
Следует вспомнить в оправдание графа Алифанского, что он, возможно, искренне поверил слухам о смерти короля. Но, свойственник или нет, он не мог более рассчитывать на милосердие. Оставалось только тянуть время. Папа Иннокентий из своего пизанского убежища оказывал давление на североитальянские морские республики — особенно на Геную, чьи люди и суда, обещанные еще в 1134 г., до сих пор не появились, в то время как за Альпами настоятель Клерво метал со всех кафедр громы и молнии в адрес раскольнического папы в Риме и созданного им кукольного короля, обещая, что не успокоится, пока не организует новый крестовый поход против них. Даже теперь, если бы мятежники продержались достаточно долго, они бы могли спастись. С четырьмя сотнями своих последователей Райнульф поспешил в Неаполь. Роберт Капуанский, не откликнувшись на предложения короля о сепаратном мире, сопровождал его; а герцог Сергий, напуганный больше, чем они, охотно их принял и начал готовить свой город к осаде.
Обычному наблюдателю, знакомому с южноитальянской действительностью, возможно даже самому королю Рожеру, события лета 1135 г. могли показаться просто продолжением борьбы за власть, которая не прекращалась последние восемь лет. На деле с момента, когда три главных противника короля забаррикадировались в Неаполе, содержание борьбы изменилось. До сих пор это были внутренние дела, соперничество между королем и его вассалами. Тот факт, что король был в значительной степени ответственным за существование антипапы в Риме, а значит, за раскол, который пошатнул все основы европейской религиозной и политической стабильности, оставался за скобками. Ни одно иностранное государство реально не поднимало оружие против Рожера — не считая корпуса непунктуальных и чрезвычайно неэффективных пизанских наемников, — а когда сам Лотарь совершил свой долго ожидавшийся поход в Италию, он заботился только о собственной коронации. Отступление в Неаполь ознаменовало тот момент, с которого главенство противодействий Рожеру перешло из рук его вассалов в сферу международных интересов. Папа Иннокентий и Бернар Клервоский давно осознали, что им не удастся изгнать Анаклета из Рима, пока король Сицилии в состоянии его защитить. Ясно, что Рожера следовало уничтожить; и столь же ясно, что император являлся тем человеком, который мог выполнить данную задачу. Святой Бернар поставил Лотаря в известность об этом. В конце 1135 г. он пишет императору:
10
Любой, кто желает подробностей, найдет их во всей немилосердной полноте, вплоть до последней осажденной цитадели, в сочинении Шаландона.