«Выходи, познакомимся по-родственному,» – миролюбиво предложила старуха.
«Я тебя и так знаю,» – осмелела Маша. – «Мама про тебя писала. Ты ее сестра – Татьяна. Только мать считала тебя мертвой. Что тебе от меня надо?»
«Сама, небось, знаешь. Не маленькая. Об этом тебе мать точно сказала.»
«Прах?»
«Он самый,» – подтвердила Татьяна.
«Зачем? Впрочем, это понятно. Как это происходит? Объясни. Это наследственное? Я тоже могу?» – засыпала её вопросами Маша через дверцу. Как ни крути, старуха была единственной, кто мог на них ответить.
Татьяна снова засмеялась, но на этот раз зло, будто собака забрехала: «Ты дурой то не прикидывайся. А тепленькое местечко в отделе освободилось не по твоей ли милости? В начальники как выбилась то?»
Маша помертвела. Значит и правда она убила человека? Господи, она ведь даже не понимала, что делает! Более того, вообще не знала, что что-то делает!
«Что же тебе мешает сделать тоже самое со мной?» – устало спросила Маша. – «Ведь это ты взломала мою квартиру? И прах уже у тебя.»
Татьяна поначалу не ответила, помолчала.
«Кишка у тебя тонка для нашего уменья. Оно из поколения в поколение передается от матери к дочери. И дочерей всегда две, ни больше, ни меньше. Одна уменье получает, а другая … Другая – расходный материал, так сказать. А расходу много порой бывает. Как вдохнешь, только неделю в полной силе, а потом все.»
Диалог через дверь туалетной кабинки приобретал вполне дипломатичную форму. Маша, подойдя вплотную к дверце, ловила каждое слово. Старуха, между тем, продолжала: «Кто его знает, откуда оно у нас? Мне про то мать рассказала, а ей – её мать. У меня тоже сестра была. Лизавета. Да в войну сгинула. Комсомолка была, идейная. Медсестрой на фронт пошла, да и пропала понапрасну. Эгоистка,» – скривилась Татьяна. Видно, та давняя обида все еще сидела занозой в её сердце.
«А то бы неизвестно еще, как все повернулось. А я жить хотела. Жить на полную катушку. Пришлось выкручиваться. Сначала по дальней родне побираться. А потом … Я для себя Надьку наметила. Никого другого больше не оставалось. Она с детства была ни рыба, ни мясо. Вкуса к жизни у неё отродясь не бывало. Как неродная. Вот другая – Танька, огонь была, и кровь моя в ней играла. И стерва такая же.»
Маша в недоумении отпрянула от двери. Что она несет? Разве она …
«Не хотела я, так получилось. Собачились мы с ней страшно, с каждым днем все хуже и хуже. Вот и не сдержалась я однажды. Порешила паршивку в угаре. Слава Богу, обошлось все тогда, только Надька – курица сбежала. А поганки этой мне надолго хватило. Да все когда-нибудь кончается. Я все равно возьму, что мне причитается. Судьба у тебя такая,» – равнодушно закончила Старуха.
И вдруг резко толкнула дверцу кабинки, навалившись на нее всем своим весом. Хлипкая вертушка отскочила и с металлическим звоном запрыгала по плиткам пола. Дверца смачно хлопнула обалдевшую от неожиданности Машу по лбу и оттолкнула в угол на многострадальную металлическую урну. Татьяна со всего маха пролетела вперед и, не удержавшись на ногах, налетела на унитаз.
Женщины напару выкарабкивались из неудобных положений кто вперед. Старуха сумела первой. Едва поднявшись, она схватила все ещё сидящую на полу Машу за волосы и попыталась ударить головой об унитаз. Слезы брызнули у Маши из глаз. Стараясь оторвать Татьянины цепкие руки от своей шевелюры, она не упускала случая ударить ту ногами побольнее. Старуха не реагировала, будто каменная. В какой-то момент ей удалось так сильно приложить Машину голову об унитаз, что та от дурноты обмякла. Не теряя ни секунды, Татьяна сунула Машину голову в унитаз и спустила воду. Едва ли не сев Маше на спину, она двумя руками пригибала ее голову вниз, в воду. Маша, захлебываясь, мотала головой, мычала и дергалась, словно норовистая лошадь под седлом, пытаясь скинуть смертельную ношу, силилась ослабить жим Старухиных рук.
Сливной бачок унитаза опустошался невыносимо долго. И когда это, наконец, произошло, к Машиному великому изумлению, она была все еще жива. Но кричать уже не могла. Татьяна так передавила ей горло о бортик унитаза, что звуки категорически отказывались выходить наружу. Маша хрипела. Старуха торжествовала. Надо было срочно собраться с силами и опрокинуть Татьяну, пока сливной бачок, урча, наполнялся водой. Внезапно почувствовав, что хватка ослабла, Маша только подняла голову, как на нее обрушился сокрушительный удар урной для мусора. Ощущения были сродни тяжелому похмелью, помноженному на десять, да еще и навалившемуся на тебя одномоментно, а не на протяжении нескольких часов. Маша бессильно распласталась вытащенной на берег медузой. Эту схватку она проиграла.