— Ну, допустим — чаще всего так.
— А она была обута!! — выкрикнул он победоносно.
— Кто тебе сказал?
— Тот, кто был в патруле вместе с Марией, когда они нашли старшую. Он признался, что сразу же заметил это, но рассказал только во время следствия. Ты не знаешь его, он софиец и был прислан сразу после 9-го в помощь местным товарищам.
— А где он теперь?
— Умер давно. У него были тяжелые ранения, и жил он после всего недолго.
Уверенный тон и чувство нагловатого превосходства, которое звучало в словах Георгия, просто взбесили меня.
— Слушай, брат! На спуск винтовки можно нажать, помимо босой ноги, еще сто одним способом! Назову тебе всего три, и каждым можно было воспользоваться в задней части тира: с помощью обыкновенной палочки или прутика или забитого куда-то гвоздя и простой веревки! Что говорит по этому поводу твой свидетель, а?
— О прутиках, гвоздях и веревках я его не спрашивал.
Георгий старался по-прежнему держаться с апломбом, однако впервые за все время разговора с ним я уловил в его глазах едва мелькнувшую тень неуверенности.
И я перешел в наступление:
— Ну конечно, как же ты мог расспросить его о чем бы то ни было, ведь тогда вся твоя гипотеза, которую ты выстроил с такой любовью к делу и к людям, полетит вверх тормашками! Куда как более интересно выдать на-гора сенсацию и объявить убийцей нашу Марию, чем согласиться с очевидным — самоубийством человека, которого судьба тесно связала с полицией, и хотя Мария Робева не раз помогала и нам и была в принципе человеком неплохим, но страх перед расплатой привел ее к мысли о том, что лучше самой наложить на себя руки, чем позор перед всем городом!..
Я собирался продолжить свою атаку, но Георгий прервал меня и неожиданно заговорил спокойно и уже не пытаясь возражать мне:
— Ну хорошо, Свилен, допустим, моя гипотеза неверна, я могу поклясться тебе чем угодно, что мне этого хотелось бы нисколько не меньше, чем тебе. Но… Ты никогда не задавал себе такой вопрос: почему наша чистая Мария осталась хозяйкой тира, неужто не было у нее желания переменить вид деятельности? Почему она опустилась в это мелкобуржуазное болото, с которым мы так решительно порвали? А?.. Кстати, я уже слышал, что она стала очень походить на ту, прежнюю владелицу…
Признаться, до того, как я узнал в подробностях всю историю Марии, я и сам иногда задавал себе такой вопрос. Поэтому я постарался ответить без злости:
— Это болото, Георгий, было той пристанью, где она ждала возвращения из далекого плавания своего капитана, золотого Йорго! — я нарочно назвал его так, как когда-то окрестила его на своем македонском диалекте старшая Робева. — Только он вернулся не так, как его ждали, но в этом виновата не она…
— Это недостаточно серьезное основание, — пробормотал он, насупив брови.
— Для тебя — может быть, но не для нее. Кроме того, это лишь одна из многих причин…
Вдруг он побагровел и ударил кулаком по столу:
— Среди этих многих есть одна главная — нечистая совесть! И достаточно!
— Это у тебя, дорогой, совесть нечиста, и ты бы должен постыдиться этого… — тихо, но веско проговорил я. — Потому что ты не поверил ей, нашей Марии, когда это было так необходимо! И поскольку в психологии ты, судя по всему, разбираешься как свинья в апельсинах, я вынужден тебе объяснить, что если Мария, помимо всего прочего, осталась при этом тире, то она сделала это именно для того, чтобы доказать, что совесть ее абсолютно чиста! Неужели так трудно сообразить — если бы она была хоть как-то замешана в предательстве, в связях с полицией, она первым делом убежала бы прочь, уничтожив предварительно тир и все, что с ним связано! Или пустила бы себе нулю в лоб, как старшая Мария… Да неужели тебе не приходило в голову, что именно этот тир и кибитка, спасшие ее когда-то, и дальше сохраняли ее имя в чистоте и неприкосновенности! Для нее тир стал и символом, и смыслом всей ее жизни — здесь прошла ее молодость, ее любовь, здесь похоронены ее надежды и мечты, здесь она построила свой храм, в котором Богом стал ты, бездушный и недостойный ее человек!..
Черты лица Георгия в какой-то миг потеряли остроту и напряженность, стали мягче, взгляд потеплел — или мне так показалось? И впервые за все прошедшие с пятьдесят первого годы я бросил холодный, неприязненный тон и заговорил с ним как прежде, когда он был моим первым другом и братом с давним детским именем:
— Послушай, Гошо, наша Мария и сейчас та же, что и тогда, она не переменилась, наша… нет, твоя чистая, настоящая Мария, и, несмотря на все, она любит тебя, как любила тогда и все эти годы… Гошо, брат, она очень больна, и ты, только ты ей очень нужен…