Расин Ж. Трагедии

Гофолия.

Еврейский бог, ты снова победитель!
Да, это Иоас. Я узнаю его
По следу явному удара моего.
Черты, осанка, взгляд — мне все в нем так знакомо,
На всем лежит печать враждебного мне дома.
Вновь посрамлен Ахав, и верх Давидом взят.
Лишь ты, жестокий бог, ты в этом виноват.
Ты соблазнил меня надеждою на мщенье,
Но вынуждал менять сто раз на дню решенье,
То жалость к мальчику будя в груди моей,
То взоры мне слепя сокровищем царей,
Чтоб не разграбили твой храм и достоянье.
Что ж! Пусть теперь царит твой сын, твое созданье,
И пусть с того начнет свое правленье он,
Что в грудь праматери им будет нож вонзен!
Но вот что я ему желаю, умирая...
Желаю? Нет, вот в чем его я заверяю:
В свой час закон творца сочтет и он ярмом —
Ахава и моя проснется кровь и в нем[331].
Тогда опять венца Давидова владетель,
Как дед и как отец, забудет добродетель
И богу отомстит, алтарь его скверня,
За нас — Иезавель, Ахава и меня.

Иодай.

Пусть уведут ее, зане свершенье мести
Кощунством было бы в таком священном месте,
И пусть за кровь царей, что к небу вопиет,
Кровь нечестивицы прольется в свой черед;
А если кто дерзнет спасать ее от кары,
Пусть не уйдет и он от меткого удара.

«Гофолия», д. V, явл. 6. Гравюра Шевийе по рис. Жака де Сэв.

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Иоас, Иодай, Иосавеф, Авенир и все действующие лица предыдущего явления.

Иоас.

О боже, видящий смятение мое,
Да не сразит меня проклятие ее,
И участь, ею мне предсказанная, минет!
Пусть Иоас умрет, коль он тебя отринет!

Иодай (левитам).

Зовите в храм народ, чтоб царь предстал ему
И присягнули все владыке своему.
Народ, левиты, царь, в смирении сердечном
Скрепим опять союз Иакова с предвечным,
Покаемся в грехах и принесем обет
Чтить бога и блюсти его святой завет.
Вновь, Авенир, вождем будь воинства царева.

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Иоас, Иодай, левит и все действующие лица предыдущего явления.

Иодай.

Ну что? Наказана ль преступница сурово?

Левит.

За нечистивость ей, злодейке, меч воздал.
Весь Иерусалим, что столько лет страдал
Под игом грешницы жестокой и лукавой,
Взирает с радостью на труп ее кровавый.

Иодай.

Свидетель правого господнего суда,
О иудеев царь, запомни навсегда,
Что в небесах есть бог, за беззащитных мститель,
Судья земным царям и сиротам родитель.

Дополнения

Рассказ Терамена [332]

(пер. Г.Р.Державина)

Едва мы за собой оставили Трезен,

На колеснице он, быв стражей окруженный,

Стопами тихими уныло провожденный,

Задумчиво сидя, к Мецене путь склонял

И пущенных из рук возжей не напрягал.

Прекрасные кони, быв прежде горделивы,

По голосу его и кротки и ретивы,

Шли преклонив главы и туском их очей

Казались сходны с ним печалию своей.

Тут вдруг ужасный шум сквозь моря влагу бурну

Восстал и возмутил всю тишину лазурну,

Стон, гулами из недр подземных отразясь,

Вкруг глухо отвечал на волн ревущих глас;

Проник нам мраз сердца, застыла кровь сим дивом,

У сметливых коней восстали гривы дыбом;

Из черных бездн тогда средь бледна лона волн,

Поднявшися, восстал огромный водный холм,

Пред ним бегущий вал скача, плеща стремился

И в пенистых клубах в нем чудный зверь явился!

Широкое чело, рогастое грозит,

Как медна, чешуя блестя на нем горит, —

Подводный был то вол, или дракон ужасный, —

Крутя, горбя хребет и ошиб вьющий страшный

Завыл, — и со брегов вдруг огласился вой;

Померкли небеса его зря под собой,

Земля содрогнулась, весь воздух заразился,

Принесший вал его вспять с ревом откатился;

Бежало в страхе все, не смея против стать,

И всяк искал себя в ближайшем храме спасть;

Но только Ипполит, достойный сын героя,

Коней остановя, как бы среди покоя,

Берет свое копье, к чудовищу летит

И в чреве язву им широкую творит,

Страшилище с копья вспрянув остервенело;

Но падши под коней трепещущи ревело,

Каталось по песку зев рьяный разверзав,

Рыгало кровь и дым и пламенем дыхав,

331

Ахава и моя проснется кровь и в нем. — Вторичное пророчество о грядущем отступничестве Иоаса. По ходу мысли близко напоминает заключительный монолог Клеопатры в трагедии Корнеля «Родогуна» (д. V, явл. 4).

332

Рассказ Терамена — печатается по изданию: Чтение в Беседе любителей русского слова, 1811, кн. 3, с. 130-133. В собрания сочинений Державина не включался.