Юния.
Британик, во дворце все цезарю подвластно
И у безгласных стен есть зрение и слух.
Пойми же, цезарь здесь — как вездесущий дух.
Британик.
Давно ли Юния такой пугливой стала?
День плена — и уже любовь твоя устала.
А помнишь, ты клялась — любовь сильней невзгод,
Нам даже и Нерон завидовать начнет...
Мужайся, Юния! Не век он будет в силе.
Не все нас предали, не все нам изменили —
Их много, что меня согласны поддержать!
На нашей стороне его родная мать.
Им каждый оскорблен, и если римлян спросишь...
Юния.
Ты сам не веришь в то, что в гневе произносишь!
Нерон — и сколько раз ты это признавал! —
Везде снискал любовь, сердца завоевал.
Исполнен был и ты к Нерону уваженья,
А нынче говоришь в порыве раздраженья.
Британик.
Признаюсь, удивлен! Я здесь не для того,
Чтоб возносила ты его, как божество!
Минуту улучил, — легко ли это было? —
Хотел поведать все, что сердце истомило,
А драгоценный миг пожертвован — чему?
Возвышенной хвале злодею моему!
Все изменилось вдруг, все чуждо, непривычно,
Так сухо говоришь, глядишь так безразлично...
Отводишь взгляд... Так что ж, былой огонь остыл?
Британик надоел? Нерон тебя пленил?
Меня не любишь ты? Как мне поверить в это?
Я должен правду знать, я требую ответа!
Молчишь? Забыто все, и прошлое не в счет?
Юния.
Британик, уходи! Сюда Нерон идет!
Британик.
Снести такой удар и с жизнью не расстаться!
ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Нерон, Юния, Нарцисс.
Нерон.
Ты...
Юния.
Нет, я ухожу, должна одна остаться:
Ему, как ты велел, я причинила боль,
Теперь скорбеть о нем и плакать мне позволь.
ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ
Нерон, Нарцисс.
Нерон.
Ты видишь сам, Нарцисс, как любят эти двое!
Ее молчание, навязанное мною,
Красноречивей слов. Любим соперник мой,
Но истомлю его и развлекусь игрой.
Сомнения вселил я в Клавдиева сына,
И он горит в огне. Приятная картина!
Я к Юнии пойду, а ты к нему беги,
Неверием в нее пытай, язви и жги:
Он должен заплатить, пусть сам того не знает,
За то, что Юния при мне о нем рыдает.
Нарцисс (один).
Нарцисс, ты слышишь вновь Фортуны сладкий зов.
Прикинуться глухим? Нет, я всегда готов
Навстречу ей бежать. Тут неуместна робость.
Чтоб на гору взойти, столкнем неловких в пропасть.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Нерон, Бурр.
Бурр.
Покорствуя тебе, собрался в путь Паллас.
Нерон.
А как столь тягостный для гордости приказ
Моя стерпела мать?
Бурр.
Недолго ждать придется,
И горечь сразу же в попреках изольется.
Негодованием она полна давно,
И пусть бы изошло в пустых словах оно.
Нерон.
Считаешь, замысел в ней зреет потаенный?
Бурр.
Опасен нрав ее, суровый, непреклонный.
В войсках до наших дней Германик не забыт,
И каждый римлянин ее отца в ней чтит[96].
Ей ведом сей почет и как он повсеместен,
Тебе же ведомо, что страх ей неизвестен.
Всего ж опаснее, что смертоносный нож
Ты в руки матери своей рукой даешь.
Нерон. Я?
Бурр.
Да. Твоя любовь — что может быть опасней?
Нерон.
Но с нею в бой вступать — что может быть напрасней?
Все понимаю сам, но никаким врачам
Ее не исцелить.
Бурр.
Все понимаешь сам,
Но к этой немочи, хотя она в зачатке,
Ты на поклон пошел, хитро избегнув схватки,
А если б, долг избрав поводырем в пути,
Ты сердцу воспретил в союз с врагом войти
И если б, доблести исполнен изначальной,
Взор обратил к жене, к Октавии печальной,
Чья неизменная, чья кроткая любовь
Пренебрежение прощает вновь и вновь,
И если б Юнию дня три или четыре
Встречать не пожелал, — тогда, с собою в мире,
Сумел бы без труда свою любовь избыть:
Мы любим лишь тогда, когда хотим любить.
вернуться
96
И каждый римлянин ее отца в ней чтит. — Германик, прославившийс победоносными походами, пользовался большой популярностью в Риме. Ср. Светоний. «Жизнь двенадцати цезарей» («Гай Калигула» гл. 3).