Том надел брюки, встал с пуфа и, не застегивая пуговицу и ширинку, лишь придерживая их руками, подошел к зеркалу.
— На прибытие отведено окно всего в две минуты, — сообщил Люк. Он сидел в углу дивана, обложившись двумя телефонами и планшетом, и поочередно хмурился в них поверх очков.
Люк выглядел очень моложаво и на первый взгляд мог показаться зажатым и стеснительным, но более строгого и требовательного человека Том, наверное, прежде не встречал. Они работали вместе чуть больше месяца, с начала января, который ознаменовал также начало сезона вручений различных кинопремий. По просьбе Тома его агент, вращавшийся в нужных кругах, нашел контакты относительно свободного публициста для найма на полную ставку. Им оказался Люк.
Он быстро и решительно заполнил своей бурной деятельностью всё хоть отдаленно связанное с работой Тома с прессой и зрителями, периодично проводил воспитательные беседы касательно поведения на публике, стратегии общения с журналистами и, в первую очередь, соблюдения временного регламента мероприятий. Люк заставил Тома создать профиль в нескольких наиболее популярных социальных сетях и теперь беспрерывно напоминал ему туда заходить и проявлять активность.
— Две минуты, чтобы подъехать, выйти, и автомобиль отъезжает.
— Угу, — отозвался Том, разглядывая своё отражение и переступая с ноги на ногу на месте, высоко вскидывая колени.
— На проход красной дорожки максимум двадцать минут включая семь интервью.
Люк сделал паузу, и Том снова невнятно замычал, показывая, что слушает.
— На 19:45 запланировано прибытие герцога, а это значит, что в 19:45 все должны быть в зале возле своих мест, чтобы быть готовыми к началу церемонии, как только Уильям войдет и сядет. Ясно?
— Да, — отозвался Том. — Вполне.
— Хорошо. Значит, ясно также и то, что тебе нужно вложиться именно в отведенные двадцать минут, пройти за них всю длину дорожки, остановиться на всех фототочках, поговорить с семью журналистами и до закрытия этого окна оказаться в холле Ковент-Гардена?
— Да, — повторил Том.
— И мне не придется за руку вытягивать тебя из толпы фанатов через дорогу от театра?
— О, Люк, перестань, — отозвалась всё это время хранившая учтивое молчание стилист. Она придирчиво рассматривала зеркальное отражение Хиддлстона, стоя за его спиной. — Ты же знаешь, что Том в любом случае пойдет поболтать с фанатками, пофотографироваться и пообниматься с ними. Это то, что он всегда делает. За это все его и любят.
Том прыснул со смеху и оглянулся.
— Илария, перестань меня смущать, — сказал он, вернулся к пуфу, стянул брюки и снова сел.
Стилист закатила глаза и простонала:
— Что с этими не так?
— Неудобные.
Люк отложил планшет и встал с дивана. Он пересек гостиную, обогнул пуф и заваленный вещами стол, зашел за островок присоединенной кухни и предложил:
— Кто-нибудь хочет чаю?
Том и Илария дружно отказались. Стилист расстегнула молнию последнего не разворошенного чехла, достала оттуда брюки и протянула Тому. Он взял их и нахмурился. Насыщенного цвета непроглядной океанической глубины, с металлическим отблеском, тонкими черными лампасами и серебристой прострочкой.
— Чего-то чуть более фееричного не нашлось? — саркастически поинтересовался Том, вскидывая брови и сотрясая брюками.
— Какой-то ты сегодня очень капризный, Хиддлстон, — заметила Илария, скрещивая руки на груди. — Это Чезаре Аттолини, последняя осенне-зимняя коллекция. Отличный смокинг. Надевай!
С кухни, дребезжа столовыми приборами в ящике стола, отозвался Люк:
— Том, я серьезно. Если застрянешь где-то перед выходом на дорожку, часть интервью прогорят вообще, а часть сместятся и скомкаются. Задержишься ещё и на дорожке — ничего не успеешь перед началом церемонии. Ни с кем ни поболтать, ни выпить, ни сходить в туалет.
Том, в не до конца застегнутой рубашке, трусах, носках и со штанами в руке, откинул голову и застонал:
— Да что ж такое! Понял я, понял. Вы оба такие страшные зануды, — он оглянулся на Люка, сосредоточено вылавливающего пакетик из чашки, и добавил: — Ты вообще дождался ровно 17:00, чтобы заварить себе пятичасовой чай. Фу!
В комнате повисла короткая немая пауза, а затем все трое одновременно одинаково неискренне рассмеялись. Работать такие большие и важные мероприятия вроде премии БАФТА* было тяжело. Церемония была шумной и многолюдной, актеры мировой величины толкались на красной дорожке будто в метро в час-пик, всё было стесненно ограниченным пространством и небольшим количеством времени, торопливо и суматошно. Всё двигалось как на ненадежном, склонном к постоянным поломкам конвейере. Кричали и щелкали вспышками фотографы, хаотично бегали публицисты и личные ассистенты, обслуживающий персонал церемонии гавкал друг на друга через крошечные рации, официанты с полными бокалов разносами заглядывались на одних актеров и наталкивались на других, все кучковались по фильмам или старой дружбе.
Неудивительно, что в преддверии такого вечера все трое были напряжены. К счастью Иларии, её работа обещала закончиться скоро — как только Том выберет смокинг, а она дополнит его обувью и аксессуарами и убедится, что он ровно зачесался и гладко выбрился. К несчастью Люка, самая сложная часть его работы — и такой её делал сам Хиддлстон, он отчетливо это понимал — начиналась после прибытия к Королевскому театру. Там, с момента, когда на краю красной ковровой дорожки откроется дверь машины, до момента, когда она закроется за ними спустя несколько часов, уже после окончания церемонии, Люку придется буквально нянчить и волочить актера за руку. Том увлекался и забывал о времени, предпочитал прокрастинировать в обществе поклонников, чем отвечать на вопросы журналистов: глупые, каверзные, часто повторяющиеся, не оставляющие пространства для, собственно, ответа и нарочно или нечаянно обидные. Том легко играл перед камерой или со сцены театра, но чувствовал себя исключительно некомфортно под прицелом фотоаппаратов. А затем, в конце променада вдоль вспышек и оглушительных криков, были кулуары. Там, в звездной тесноте, нужно было вести светские беседы с теми, кого предпочел бы избегать, или навязываться кому-то, не жаждущему его компании.
Натягивая переливающиеся синие брюки, Том мечтал только о том, чтобы поскорее вернуться в эту гостиную, сбросить посреди неё туфли, кинуть смокинг на пуф, в горячем душе смыть неприятную вязкость вечера и упасть в постель.
***
— Коротко о главном: это полный провал. Тотальный! — на южноамериканский манер коверкая слова, провозгласил Джошуа. Он вышел на балкон как был — в легком кашемировом пуловере и джинсах — и плотно прикрыл за собой стеклянную дверь. По другую её сторону мастер по макияжу неторопливо собирала разбросанную по журнальному столику косметику и складывала в свой объемный чемоданчик. На балконе висело влажное и горькое облако сигаретного дыма.
Норин стояла, облокотившись о кованный поручень, укутанная в клетчатый плед поверх банного халата. Ноги в толстых вязанных носках были втиснуты в её любимые стоптанные ботинки на шнуровке. Она теребила между пальцев край сигареты и со скучающим видом рассматривала элитный многоквартирный дом по другую сторону канала. Напротив неё, замотавшись в дутое пальто по самые уши, сидела на раскладном стуле Бетти.
— Офис Джона Дэвиса** отозвал приглашение на пробы, — разъяренно сообщил Джошуа и хлопнул себя по задним карманам в поисках сигарет. Норин вытянула из-под пледа руку и подала ему пачку.
— Лоуренс*** всё же согласилась? — спросила она.
— Не знаю. Даже если и так, сначала звать на прослушивание, а затем отменять исключительно…
— Непрофессионально? Безответственно? Подло? — подсказала Бетти.
— Дерьмово, — закончил мысль Джошуа и сунул в зубы сигарету. Его округлое лицо пошло неравномерными алыми пятнами гнева, а подбородок под аккуратной бородой подрагивал.