За каждый час жизни приходилось бороться. За каждый шаг, который давался с неимоверным трудом — в лицо плевала метель, холод пробирал до самых костей, а за ноги хватались замерзающие в сугробах солдаты, умоляющие о помощи.
Анатоль уже не пытался им помочь. Контуженный, обессиленный, он сам еле-еле двигался, и если бы не Живчик, пинками отбрасывающий умирающих, сдался бы уже давно. Удивительно, сколько сил и жизни было в его друге. Он добывал еду: срезал полоски мяса с павшей конины, приносил воду — топил снег. Однажды раздобыл водки. Сказал, что наткнулся на брошенный обоз, только Легран в это не поверил. Но не стал уточнять, откуда у Жана ссадина на лбу и в кровь разбитый подбородок.
Каждый раз, когда они делали привал на ночь и разбивали бивак, он исчезал, чтобы вернуться с добычей.
— Вот, примерь, — Живчик вынырнул из ночной тени, бухнулся возле костра и бросил Леграну пару сапог. — На вид поболее твоих будут. Я же вижу, как ты по утрам встаешь. Ноги от мороза пухнут.
Легран покосился на сапоги, но не сделал ни малейшего движения, чтобы их взять. Казалось, добрый жест друга переполнил чашу терпения… С того самого момента, как они покинули Малоярославец, его мучил один вопрос. Он крутился возле него назойливой мухой, ядовитыми щупальцами проникал внутрь. Отравлял само его существование. Кто он? Беспомощный, обессиленный, контуженый? Всего лишь обоза. Никчемный груз, который надо не только тащить, но еще и кормить, поить, а теперь вот и одевать.
— Зачем я тебе? — резкие слова сами собой сорвались с губ. — Я ничем не отличаюсь от других солдат. Толку от меня никакого. А ты носишься со мной, как с младенцем.
Жан молча поворочал палкой угли, подставляя ладони под теплые волны костра, нахмурил брови, надвинул на лоб кивер.
— Я забочусь скорее о себе, — заявил он чуть погодя.
— И как так? — Легран посмотрел на друга с искренним недоверием.
— Кто бы мог подумать, что ад сделан изо льда, — горько усмехнулся Живчик. — А ведь мы в аду. Такое бывает, а, Анатоль? Когда еще жив, но уже в преисподней? Как бы я хотел почувствовать хоть капельку того жара, который обещала Библия…
— Я не понимаю…
— Сегодня я видел, как солдаты дрались за краюху хлеба. Они глотку готовы были друг другу порвать. А вчера… вчера до смерти забили старика, не пожелавшего отдать тощую, костлявую, тремя копытами в могиле, но свою кобылу… Вот что страшно. Те, с которыми мы сражались плечом к плечу, превратились в шакалов. А я не хочу, понимаешь? Не хочу становиться как они! Не хочу потерять себя! Поэтому, черт подери, я буду тебя тащить хоть до самого Парижа, потому что только так я чувствую себя человеком. И надень ты эти долбаные сапоги! — добавил он совершенно другим тоном. — Иначе я сам их на тебя натяну.
Легран улыбнулся, а потом вдруг рассмеялся. Хмыкнул, а потом и захохотал следом за ним Живчик, держась руками за живот и смахивая с уголков глаз выступившие слезы. Они оба смеялись впервые за многие дни пути, сбрасывая нервное напряжение, чувствуя, что жить становится хоть ненамного, но легче. Когда в аду тебе есть на кого положиться, значит, не все так плохо.
Погода становилась адски-жаркой. И если солнце еще возможно было терпеть, укрываясь в тени, то от едкой дымки, наплывавшей на Обитель со стороны горящих лесов, убежать не так-то просто. Каждый день горький туман становился все гуще: теперь он накрывал шпили угловых башен. И хорошо, что ближе к ночи почти развеивался, давая возможность вздохнуть полной грудью свежий воздух, потому что с утра все начиналось сначала. И казалось они здесь зависли навечно: дикая, изматывающая духота и дым, дерущий горло.
Тренировки в Обители растянулись в нескончаемую череду физических упражнений и теоретических занятий. Моя же собственная жизнь усложнилась дополнительными уроками Ирбиса и Кобры. Пока напарники в свободное время сбегали на пляж, я учился искусству гипноза и зрения истинного. И если в первом проявил хоть какие-то успехи, то вызвать "тепловизор", как я мысленно обозвал необычную способность, никак не получалось.
— Ты должен уметь видеть в расслабленном состоянии, — не переставал вдалбливать в меня Ирбис. — Первый скачок у тебя произошел в бою, и это нормально. Адреналин и чувство опасности работают подобно катализатору. Они подхлестывают твои умения, но практически не поддаются контролю. А ты просто обязан держать ситуацию в руках. Только представь, вызвав зрение истинного, ты получаешь не только способность смотреть на мир другими глазами. Увеличиваются скорость и сила. Становятся видны особые энергетические точки, перекрыв которые, можно вывести врага из боя. Зрение истинного открывает огромные возможности, но ты должен отвечать за каждый свой шаг. Иначе, можешь навредить близким. А теперь закрой глаза. Дыши ровно. Сосредоточься. И верь, что когда ты их откроешь, перед тобой будут серые тени и алые силуэты.
Я послушно закрывал глаза. Концентрировал внимание, но… мир не изменялся. Не хотел меняться. Сколько Ирбис не объяснял мне, сколько не тренировал, ничего не получалось. Мне даже стало казаться, что зрение первого охотника не более чем кратковременная вспышка самозащиты, которая никогда больше не появится.
Ирбис подбадривал, мол, время еще не пришло, и каждая минута тренировки только приближает к успеху. Мне же порядком надоели бесполезные потуги выдавить из себя сверхвозможности.
После занятий у меня оставалось немного времени перед ужином, чтобы отдохнуть и искупаться. Я присоединялся к загоравшим напарникам, жалея, что не могу проводить больше времени на пляже. Дышалось здесь намного легче — от озера исходила приятная свежесть, а вода отлично восстанавливала силы. Но была еще одна причина, по которой я раз за разом приходил на пляж. Располагаясь рядом с Диком и Пандой, тут же выискивал глазами Сел.
Сегодня я припозднился, так что на берегу обнаружил только Дика с Пандой, и Селену в компании Герды. Девушки что-то горячо обсуждали и до нас долетали лишь обрывки фраз и тихий смех, вникнуть в суть которых я и не пытался. Просто наблюдал, как Сел, улыбаясь, мило морщит носик, как смахивает со лба белокурые локоны и теребит мочку уха. Внезапно девушки вскочили и со всех ног бросились в озеро. Поднимая фонтаны брызг, весело плюхнулись в воду.
— Ты на ней дыру прожжешь, — промурлыкал лежащий прямо на песке Дик.
— Что? — очнулся я.
— Говорю, перестань глазеть на Сел. Кодекс нарушаешь.
— Какой еще кодекс?
— Свод правил, написанный для адептов, — с готовностью пояснил Панда. — Ты его еще не изучил?
Я вспомнил толстенную книгу, лежащую в тумбочке, к которой даже не прикасался.
— И что там такого важного?
— Все, — Панда пожал плечами, словно я сморозил величайшую на свете глупость.
— Думаю, — в разговор влился Дик, — его заинтересует положение о запрете любовных отношений между напарниками. Как там формулируется?
— "Адептам воспрещается вступать между собой в контакты, несущие чувственный характер. Забавы телесные отвлекают от учебы, думы сердечные делают охотника слабым и уязвимым", — продекламировал Панда.
— Какой урод это придумал? — искренне возмутился я.
— Великий охотник прошлого, Росомаха. Говорят, он завалил несколько сотен вампиров. Потом стал Главой Обители и написал кодекс, который до сих пор чтут и уважают.
— А еще говорят, — не без усмешки добавил Дик, — он специально себя оскопил, чтобы не отвлекаться на чувственные развлечения.
— Теперь понятно, — я посмотрел на выходившую из озера Селену. Капельки воды искрились на гладкой коже, а намокший купальник настолько прильнул к груди, что… — Чтоб он в гробу перевернулся, евнух этот, — пробормотал я и отвернулся.
Напарники понимающе рассмеялись.
— Да он перевернулся, — сказал Дик.
— И не раз, — добавил Панда.
— Что Сел здесь делает? — вдруг спросил я. — Зачем ей охотиться на вампиров?