«Тебе не следовало так надолго оставлять твою маму. Завтра же пять лет, как Ния утонула».
А сказал только для того, чтобы показать мне, что помнит о Ние! Но я и так это знаю.
Я машинально поправляю (я уже привыкла про себя, не вслух, конечно, поправлять маму и знакомых):
«Ния сгорела».
«Что?»
Он не расслышал, иначе посмотрел бы на меня с опаской или уж по меньшей мере с недоверием.
«Сгорела. Она в воду бросилась только потому, что не могла больше выносить огня, который сжигал её».
«О каком огне ты говоришь?»
Слава смотрит неотрывно, не понимая, подходит ближе, под его взглядом я кладу руку на свою раскалённую щёку.
«В ней горел огонь. Я тоже горю сейчас. Только по-другому. Ния сгорела – так много в ней было огня, она всё никак не могла найти… найти, кому подарить его… Мне пора. Мама действительно заждалась меня».
«Постой!.. Я ничего не понимаю…»
«Мама, мама расстроится, мне надо идти!..»
Но мама не расстроилась и даже меня не корила.
«Я видела, как ты со Славой шла. Ты бы почаще с ним общалась, Дашенька, а то всё одна и одна. Он хороший парень». Мама, мама, мамочка! Горит щека, спать боюсь – подушку прожжет.
Сегодня иду снимать повязку. Иду медленно, тяну шаги. Мне же к маме потом возвращаться! С таким лицом – и к маме. Мама и моё лицо несовместимы. Жар, прорывающийся наружу, сквозь алые полосы на щеке, как и правду про Ниин погашенный огонь – маме никогда не принять. Когда я сниму повязку, мама увидит, что я уже предельно раскалена – ещё немного и сгорю, как Ния. Ния так долго и так умело скрывала свой огонь и свои истинные желания, что никто и не понял, что она сгорела, а не утонула, упав с моста в воскресное утро. Почему я не могу скрыть! Мама никогда бы не догадалась. Разве понимает Славина мать, какой пожар бушует в её сыне? И что это огонь гонит его вверх, вверх по скалам, с облака на облако, с волны на волну (его недавнее увлечение – сёрфинг), а не шальные друзья?
Мама всегда панически боялась быстрых скоростей, крутых обрывов, скользкого льда. Зато мама не побоялась отстоять Ниину золотую медаль, когда из-за чиновничьей ошибки хотели Нию лишить награды, и спасла папу, своим упорством переборов целую бригаду врачей, думавших, что единственное решение – это операция, но с папиным сердцем оперироваться было нельзя, и только мама это знала. Мамочка моя!
Я плачу на крыльце нашего дома. Когда плачешь – можно лицо в ладонях спрятать. Вот я и прячу. Я согласна плакать хоть всю жизнь, лишь бы лица своего не открывать! Маму ушла путёвку в санаторий мне оформлять, но она скоро вернётся. Её голос и её шаги прозвучат как приговор надо мной. Я подниму лицо – всё красное от слёз и от огня. Мама…
Гремят шаги и голос Славы, как удар хлыста, но я ликую – судьи нет! – и приговор откладывается, а плети палача я вынесу.
Палач берёт мое раскалённое лицо в руки.
«За что, за что ты так коришь себя?»
«Я должна спрятать свой огонь. Почему ни в ком он не виден, а у меня на лице пляшет? Почему я вижу огонь во всех, в ком он есть, когда другие за всю жизнь даже тепла чужого не почувствуют, живя рядом?..»
Я ухожу. А вопросы продолжают шуметь в голове. Почему Ния так упорно скрывала свой огонь? Маму с папой, понятно, берегла, хотя дома томилась, как я томлюсь сейчас. Но и из дома не шла. Дружила со многими, но верила ли кому? Славе?..
Щека моя подживает, шрамы бледнеют, и только я знаю, когда прикладываю ладонь к ней, что она так же горяча, как и раньше. Вместо меня в санаторий уехала мама. Мой жар, кое-как скрытый гримом, чувствуют кошки во дворе – стоит мне выйти, как они, мяукая, обступают меня или светят своими глазищами мне навстречу по вечерам. Я дружу с кошками, но не хочу больше дружить с Славой. Когда я зашла к нему посмотреть отпускные фотографии, я увидела на стене портрет Нии. Я смотрела на него украдкой, через плечо. Слава передавал мне одну за другой карточки, а я взглядами воровала Ниин портрет. Как удалось уговорить её позировать? Ния не любила даже фотографироваться, скупо улыбалась и торопилась вскочить, напряженно смеясь. Но вот её портрет!.. Работа была не закончена. Четко и гладко прописаны только лицо и волосы – чёрные-чёрные, заплетённые в косы и брошенные через плечо. Я не помню, чтоб у Нии были такие темные волосы, и, совершенно забыв про фотографии, спрашиваю, кто рисовал Нию и когда. Слава замолкает, долго смотрит на Нию, ничего не отвечая мне.
«Её писал Олег. Наш с ней общий друг. Он погиб через несколько месяцев после Нии в автокатастрофе, поэтому портрет остался незаконченным. Я забрал его себе. Наверно, надо было подарить его твоей маме. Она имеет на него больше прав, чем я. Но он мне дорог как память об Олеге».