Все опостылело, опротивело Варьке. Словно ветром шальным выдуло из нее веселость, ни песен ее, ни смеха не слыхать было целый месяц. Квелая да смурая ходила, словно отсырели руки-ноги, огрузнели и шевелиться не хотят. Но ведь и любому ненастью свой срок: как ни долга зима, а весне быть; как ни полнится небо тучами — солнцу светить. И ослепило оно Варьку до жаркой жмури, появившись на этот раз в виде письма, которое сунула ей в руки — понятливо тайком — почтариха Дарька Зараева. Красным пламенем полыхнули щеки, когда увидела обратный адрес, кинулась Варька в огород, на задворки, и выпотрошила из конверта исписанный ровным бисером букв клетчатый листок. Он, он писал, хоть на письмо-то осмелился, леший, ну да легче оно, конечно, не глаза в глаза… Уж чего только не ждала она, а пробежала письмо — очень удивилась. «Здравствуй, как живешь, я поступил в лесной техникум, учусь, куда ты собираешься поступать после школы, пиши, очень (ага — очень!) жду, до свиданья», — и… все. Хоть насквозь исползай листок глазами, а кроме слова «очень» ничего не найдешь. Он писал так, словно тысячу раз сидели они рядком и толковали ладком, словно все-все знали друг о друге, похоже было даже, будто брат писал сестренке. Но чудо же чудное: нисколько не расстроил ее столь неожиданный поворот, куда там! Разом ожили в душе соловьи, вернулись сгинувшие было краски: песни запросились из сердца, и солнце, гуляющее за облаками, ослепило сильнее, чем в ясень день. Прижмурилась Варька по-отцовски и решила: возьму и напишу ему сама все-все, коли такой он тютя. Зашла в свою веселую горенку, села к столу и… написала: здравствуй, ученый, здравствуй; спрашиваешь, как мы живем, — живем по-простому, звезд с неба не хватаем; поступать после школы никуда не собираюсь — куда уж нам, темным людям; передай привет своим городским подругам… Последнее-то, о городских подругах, Варька и потом, в других письмах, повторяла упрямо — хоть на это-то он должен бы клюнуть, ответить что-нибудь. А он, проклятущий, и не замечает ее колкости, по-прежнему пишет ровно и сторонне, ну ничегошеньки нельзя выудить из его писем!
Так они и живут…
Скоро на каникулы должен приехать ее златовласенький «глухонемой».
Как-то он подойдет, что скажет?
Не больно удивится Варька, если и не подойдет он, если опять обойдутся его каникулы одними поглядками. С него станется. Уедет он в свой город («Где росла ты, где жила ты, мне б и было невдомек, если б только не Алатырь, не Алатырь-городок!» — уже просилась услышанная где-то песенка) и снова напишет ей братское письмо, очень ей нужен такой брат… Но неужто опять самой первой подойти, да как же это, нельзя же девчонке лезть к парню нахально!
О, господи…
Смеялась звонко, мурлыкала песни Варька при людях. Злилась, обижалась и всерьез будто болела сердцем тайком. А глубоко-глубоко в ней, в самой глубине самого глубокого уголка души, неизбывно трепещет живчик: счастливая ты, девка, ой какая счастливая! Ведь что надо человеку? Чтобы в хорошее завтра верилось. Все-то распрекрасно у тебя, и того лучше впереди будет! Потому столь легко и обходишься ты с парнями, даже неплохими вовсе. Спирька Самсонов — чем плохой парень? Сын дурачка, правда, и сам чудик хороший — то одними стихами зашпарит, больше похабными, то и вовсе ахинею наговорит, точно как отцовские бредни, — но все это, на Варькин глаз, нарочно. В душе он добрый. Уж по одному тому видно, что и в глаза Варьке не смеет глянуть, отведет или опустит и сразу засвистит независимо. Даже здесь вечерком мелькнул пару раз на улице, не побоялся мартовских парней, но подойти к дому дяди Егора не осмелился. Хороший парень, а — не лежит душа.
Или другого взять, который сейчас вот явится. Ну да, солнце уже в самую макушку бьет, тень прямо под ноги прижалась — значит, жди Костю Митрофанова, помощника дяди Егора, плугаря его. Будто бы на обед Костя домой приходит с поля и будто бы его дядя Егор просил зайти к ним и глянуть, как там тетя Таня себя чувствует, а сам и в избу к больной не заходит, спросит у Варьки и стоит столбом, выпучив на нее и без того очень уж круглые глазищи, словно век не видел, как девушка сидит и книгу читает. И вечерами то же: парни мартовские волейбол у клуба ботают или кино смотрят, а этот знай трется где-нибудь поблизости, не дает ей на крыльце спокойно посидеть, отдохнуть немножко с беготни предзакатной. Проучила его Варька однажды, да не впрок, видать, урок. Осмелел он с чего-то (то ли днем Варька с ним потеплее обычного поговорила?), прямо к палисаднику подошел, встал почти рядом и страх как вишней заоградной залюбовался. «Костя, — сказала Варька, — у тебя что, денег нету?» — «Каких денег?» — ошарашился тот и захлопал кругляшками глаз. «Кино же сегодня в клубе, а ты не смотришь. Сейчас тебе вынесу — ступай посмотри». Поднялась Варька и пошла в избу, глянула в окно — Костенька чуть не бегом от дома чешет: осрамит, мол, еще, вправду вынесет денег! Три дня после этого не появлялся парень, а на четвертый не выдержал, промельтешил-таки несколько раз под окнами.