— А и не собираюсь отвер… отверчиваться. Только сейчас я постараюсь покороче. Итак, значит, ель. Это — ель обыкновенная. По-латински — пице абис. Другая разновидность в нашей стране — ель сибирская, пице обофата. Ну, сибирская — больше в Сибири, а мы про нашу, обыкновенную. Хотя, по-моему, и глупо называть одно дерево обыкновенным, другое чуть ли необыкновенным, у каждого свое интересное. Дерево это очень светолюбивое, не смотри, что в ельниках всегда сумрачно. Особенно красивой вырастает оно в открытом месте. Но и на свету оно растет хорошо только тогда, когда цела у него верхняя почка, самая главная часть. Ну, как у нас, скажем, голова. Деревья, они ведь точно такие, как и мы: рождаются, растут, есть у них и туловище, и голова, и ноги. И во много они сильнее нас. У нас вот, скажем, отрежут голову — нас и не станет…
— Ой, чего ты городишь?!
— Да я просто к слову. К тому, что, если у ели даже главную почку отрезать, она будет жить, правда, низкой вырастет, уродливой. А лиственные деревья и «без головы» вырастают нормальными.
— Еще… еще что-нибудь расскажи. — Варька смотрела на Алексея во всю ширь своих больших искристых глаз.
— Я же говорю: про каждое дерево можно целый день рассказывать. — Алексей не подал вида, что он невозможно рад интересу ее, но в голосе, дрогнувшем и потеплевшем, это прорвалось явно. Он вел ее, выбирая прогалы посветлей и почище, рассказывал, и усики его белесые топорщились в довольной ли, радостной улыбке.
— Ну вот и Казачий. Перебежим через него, там всего-то с километр просекой — и будет лесничество. Ваня еще и полпути наверняка не одолел, пока он объезжает Казачий, мы уже в лесничестве окажемся.
— Мы полезем в этот овраг?!
Варя попятилась перед разверзшимся под ногами оврагом — крутым, темным и глухим.
— А что? Запросто. Он чистый, видишь — одна черника растет. Да и не крутой он, не боись. Вон какие карнизы, по ним сбежать можно, не только спуститься.
— Сбежишь… Папа у нас часто приговаривает: голова — не карниз, отшибешь — не приставишь.
Отговариваясь и собираясь духом, Варька, приглядевшись, заметила, что берег и вправду не столь отвесный, как показалось сначала: из темно-зеленого мрака выступали сходящиеся вкось широкие ступени, на которых росли все те же ели, а кое-где лежали и золотистые солнечные лужи. Спустились на дно и в самом деле легко, с корня на корень перепрыгнули малюсенький сквозной ручеек и, опять же по карнизам, в огибь крутизне, поднялись наверх. Здесь сразу же, с берега, вперемежку с расступившимися елями встали нечастые, рослые липы, клены, и повеселело вокруг от света, зазвенело опять пташками. Потом деревья расступились еще просторнее — это, раздвинув всех и вся, встали в круг великие дубы.
— А почему овраг назвали Казачий? — спросила Варька, еле отдышавшись.
— Говорят, когда-то около него стояли лагерем казаки Пугачева. Не здесь, а там, ближе к Суре, недалеко от Речного. Не знаю, правда, насколько это верно, от стариков слышал. Да не зря, конечно, так назвали, что-то было… Итак, будем продолжать о ели?
— А может, хватит все о ней, вон тут сколько других деревьев!
Варька заоглядывалась, выискивая дерева, о которых знала бы побольше. Обрадовалась:
— Вот этот кустик я знаю! Это волчьи ягоды. Ягодки к осени появятся, красные такие, двойные, съешь их — так сразу умрешь. Папа говорил.
— Ну, сразу и умрешь, — засмеялся Алексей и сразу осекся: как бы не переборщить своими знаньями — обидится еще Варюшка. — Живот поболит, да горчить будет во рту весь день. Это лесная жимолость. Как уж ее по-научному? Кажется… ага, лоницера. Красивый вообще-то кустарник. Особенно цветет интересно, вот присмотрись — лепестки как растопыренные пальцы: один пальчик-лепесток отдельно вверх топырится, а четыре — вбок-вниз. Да, красивый куст. Только пользы особой нет от нее. Раньше, говорят, хоть шомпола ружейные из ее прутьев делали — уж очень они крепкие, — а на что они теперь годятся, и не знаю. Птицы, правда, кормятся плодами… О-о, а вот этот кустарник — будь здоров! Из кустарниковых в наших лесах, пожалуй, ценней и нету.
Меж редкими буроствольными деревцами под высокой кроной дуба даже Варька сразу высмотрела тонкожильный кустарник глубоко-зеленого цвета, весь покрытый мелкими бородавочками и с невзрачными тускло-коричневыми цветочками.
— Я знаю, знаю, это бересклет! Из его корней резину делают! Мы с папой, когда я была маленькая, тоже копали их и сдавали твоему отцу. Целых три килограмма сдали, он знаешь как обрадовался!..
Варьке так хотелось отличиться хоть в чем-нибудь, не казаться совсем уж полной незнайкой в лесу, и она забылась — выпалила про Алешиного отца, хотя второй день старалась избегать разговора о нем. Алексей вроде бы не заметил, как Варька замялась на полуслове, или просто не смог не уловить ее старанье отличиться: засмеялся и не стал ничего добавлять о бересклете.