Свечки, похожие на церковные, только зелёного цвета. Они перевязаны простой бечевкой. Еще я увидела разные подвески из золотого металла, странные символы, неизвестные мне. Длинное ожерелье с бусинами из черного камня, камни явно натуральные, ведь все бусинки не были идеально ровными, да еще немного отличались по размеру. Вспомнила я это ожерелье. Бабушка Оля носила его, не снимая, говорила, что камень этот от сглаза… Как он там назывался? Шунгит, кажется.
На дне коробки лежала еще одна. Небольшая, прямоугольная, деревянная. С выжженными символами. Самым узнаваемым был овал, или ноль, или… буква "О"? Точно, скорее всего, именно буква. О — Ольга. Прабабушкина. И моя тоже.
В этой коробочке лежала колода карт. И далеко не игральных. С трепетом и неожиданным удовольствием я перебрала карты, вглядываясь в изображения. А в голове как будто звучал голос, сообщающий мне, что каждая карта обозначает.
Только этого мне не хватало… Так и до шизофрении недалеко.
А может, я просто вспомнила? Ведь и колоду эту я тоже видела раньше. Может, бабушка меня просветила однажды и я на подсознательном уровне запомнила?
Глава 14
Как уснула, не помнила. А проснулась от громкого хлопка входной двери. Глаза открыла, понимая, что я лежу на разобранном диване в любимой пижаме, а на полу стоит коробка, которую я вчера достала со шкафа.
— Ляля! — голос брата ворвался в комнату одновременно с его обладателем.
— Что случилось? — спросила я, потирая глаза.
— Это ты мне расскажи.
Вовка подошел к кровати. Присел рядом и уставился на меня.
— К мастерской сегодня пригнали разбитую тачку, — сообщил брат, — теперь она якобы моя. Еще сказали, что долг выплачен. Даже извинились.
— Так здорово же, — улыбнулась я.
— Ляля, — вздохнул Вовка, — колись, систр, что ты сделала.
— Почему я?
— Потому что мне больше некому помогать.
— Ну, сделала и сделала. Все ж хорошо? Вот живи и радуйся. Но больше чужие тачки погонять не бери.
Такой мой ответ Вовку не устроил. Он продолжал сверлить меня взглядом:
— Что-то мне здесь не нравится…
— Да все хорошо, — опять улыбнулась я, толкнув брата в плечо. — Кстати, первого числа я уеду. На все лето.
— Гастроли?
— Типа того.
— И куда?
— На юга.
Брат задумчиво поводил по моему лицу взглядом, а потом вдруг резко вскочил и начал верещать:
— Вот только не говори, что сдала себя в сексуальное рабство!
Моя челюсть тут же отвисла. Колючий случай, вот брат мой дает!
— Ты что несёшь, Вов? Какое рабство? Работать я еду, как актриса.
— Да за какую роль могут столько заплатить?
— А это подарок, Вов, от почти родственника.
Вовка нахмурился, а я вздохнула, взяла и все выложила: про театр, про Стаса и его отель.
— Хрень какая-то, — выдал в заключение он. — Темнит что-то наш бывший дядюшка.
— Возможно, — не стала я спорить, — однако человек он нам не чужой и всегда к нам хорошо относился. И в этот раз помочь, как видишь, согласился. Это он все удалил. И машина действительно теперь твоя.
— Я ему все верну, — уверенно заявил Вова и вышел из моей комнаты.
А я сладко потянулась и встала. Подняла коробку с пола и вернула ее на шкаф. Ее содержимое очень мне пригодится, можно сказать, в ней есть все, что можно использовать в качестве реквизита.
И, кстати, надо же позаботиться и о внешнем виде, Стас вчера говорил. Да еще и весь доступный материал почитать, как ведут себя на сеансах гадалки и прочие экстрасенсы. Вживаться в роль — ох, как же я это люблю.
И для первого, для внешнего вида, у меня даже есть почти личный костюмер.
Я покинула комнату, приняла водные процедуры и уселась завтракать. Брат был в своей комнате и носа оттуда не показывал. А я, дождавшись, когда пробьёт десять утра, позвонила Маринке.
Через час уже была у нее. Сидела на уютной кухне в ожидании чая.
— Ты же за деньгами? — аккуратно спросила подруга, поставив передо мной чашку.
— Нет, — качнула головой, — деньги я нашла.
— Где?
— Вспомнила я про одного родственника… — далее я рассказала обо всем, что со мной случилось после нашего с ней расставания вчера. Закончила словами: — Теперь мне нужна соответствующая одежда. Вот я к тебе и пришла.
Маринка задумалась.
— Есть у меня один наряд. Его тогда Сергеевич забраковал для Солохи, сказал, что слишком откровенный, — я закивала, вспоминая, как перед новым годом мы ставили пьесу Гоголя. — Для тебя он, наоборот, будет закрытым, но все же можно поправить, — Маринка подмигнула и покинула кухню. Вернулась быстро, держа в руках вешалку с костюмом.