Я смогу. Я была девушкой-скаутом и каждый год хожу с друзьями в поход. Ну, ходила, пока не стала слишком занята работой и была вынуждена отказать себе в ежегодном отдыхе. Год перерыва в разведении огня не имеет значения. Или это два года? Может три?
Блин. Я пустила все на самотек. Жизнь проходит мимо. Я исправлю это, когда вернусь. Устраню ущерб, прежде чем я перестану получать приглашения, прежде чем я пойму, что мне сорок и мне почему-то больше никто не звонит.
Сейчас, однако, нужно решить это. Просто разожги огонь.
Я смотрю на мешанину в камине, сплошной пепел и обгоревшие дрова. Затем следующие двадцать минут я трачу на чистку камина. Грей возобновил свою безумную писанину, настолько поглощенный своим занятием, что оглядывается лишь однажды, когда я роняю металлическую кочергу на каменный очаг.
— Я был бы признателен, если бы ты меньше шумела, Катриона.
Я бормочу извинения. Наступает тишина, и я думаю, что он вернулся к работе, но затем он сухо говорит:
— Я не думаю, что тебе обязательно чистить очаг своей юбкой.
Смотрю вниз. На мне униформа — белый фартук поверх темно-синего платья. Этот фартук больше не белый. Ни окружающая ткань. Я могла бы возразить, что он не из тех, кто может судить — я уже вижу чернильные пятна на его воротнике, но я подозреваю, что в этих отношениях недопустимы возражения.
Я выдаю:
— Я не в себе, сэр.
— Я заметил.
Я делаю глубокий вдох и принимаю решение. Рискованное.
— Моя память, кажется, пострадала из-за моего недомогания и я изо всех сил пытаюсь вспомнить мирские и обыденные задачи.
Он смотрит на меня так, словно я говорю по-гречески. Я повторяю свои слова, но с ними, вроде бы, все отлично. Подходяще высокопарно и старомодно. Может это мой акцент? Он сильнее, чем его.
— Я понимаю, что это неподобающе с моей стороны, стороны простой горничной, — говорю я, — но я вынуждена смиренно просить вас о терпении.
Еще больше морщин на лбу, теперь сопровождаемые чем-то вроде подозрения.
Я тороплюсь:
— Я не пытаюсь юлить, я не прошу, чтобы меня освободили от моих обязанностей, сэр. Я понимаю, что мое выздоровление доставило неудобства, нарушив бесперебойную работу вашего дома. Я просто допускаю, что время от времени мне может понадобиться напоминание о моих обязанностях, которые я выполню незамедлительно.
— Незамедлительно… — медленно повторяет он.
Разве это не подходящее слово? Звучит правильно.
Я продолжаю:
— Оперативно и эффективно, с тем усердием, которого вы ожидаете от своих сотрудников.
— Понятно… — в его взгляде замешательство, граничащее с недоумением. Я сделала что-то не так. Я просто не могу сказать, что это именно.
— Кроме того, — тороплюсь я, — прошу вас отнестись с терпением к любой идиосинкразии характера, которую я могу проявить. Как я уже сказала, я не ощущаю собственной целостности. Что, конечно, не является оправданием нерадивого исполнения.
Его взгляд пронзает меня, словно я тело на столе, готовое к вскрытию. Каким бы грубым ни был его вид, доктор Грей не глупый человек. Под этим взглядом, клянусь, я вижу, что его мозг работает быстрее, чем мой в мои лучшие дни.
Вот где я ошибаюсь. Что ж, это один из многих способов, которыми я ошибаюсь. Я чувствую свое превосходство над этими людьми. Я из двадцать первого века. Гораздо более просвещенная, чем они. Это бред, конечно.
У меня есть преимущества современного мира. Думать, что это делает меня умнее — полная противоположность просвещенности. Это как смотреть свысока на человека, у которого нет высшего образования, потому что он не может позволить себе поступить в колледж. Грей — врач с несколькими степенями. Он настолько образован, насколько это возможно в этом мире.
Действуй осторожно. Не относись к этим людям как к первобытным обитателям пещер. Не думай, что тебе легко их одурачить, только потому что ты из будущего.
Под этим пронзительным взглядом все, что я могу сделать, это вернуться к работе. Спрятаться в заботах по дому. Говорить меньше. Работать больше.
Я развожу огонь. Возможно, не так, как он привык, но результат есть. От огня исходит жар, я прибираю очаг, а затем начинаю пятиться из комнаты. Он ест одной рукой со своего подноса и пишет.
Я уже почти сбежала, когда он говорит:
— Катриона?
Я замираю.
— Возможно, сегодня воскресенье, но мне все равно нужно работать сегодня, — говорит он.
Мой взгляд скользит по лавине бумаг и книг, заваливших его стол и рассыпавшихся по полу.
— О, — говорю я. — Хотите, я приберу ваше рабочее место, сэр?
Когда его брови хмурятся, я собираюсь заменить «рабочее место» на что-нибудь более подходящее для той эпохи, но он уточняет: