Вероятно, наиболее запутанный вопрос заключается в том, как в контексте истории науки и истории психиатрии оценивать самого Юнга — в свое время являвшегося признанным экспериментальным психологом, психиатром и психоаналитиком. Кем был К.–Г. Юнг на самом деле? В настоящий момент исторического Юнга скрывает от нашего взора наличие устойчивого культа личности, во многом родственного тому самому поклонению герою, о котором говорил Карлейль. Озадачивает тот факт, что формирование культа личности Юнга протекало несколько иначе, нежели увековечение других врачей и ученых.
Выражение «культ личности» звучало уже совершенно убийственно. Юнг — добрый целитель человеческих душ из демократической Швейцарии в одном ряду с достопамятным Иосифом Виссарионовичем Джугашвили? Увы, как явствовало из представленных Ноллом данных, в каком–то смысле — да. Даже Фрейд, и тот оказался по части культа личности меньшим греховодником, ибо в его случае
увековечение произошло в организованном порядке: оно было даровано и подтверждено уже утвердившимися медицинскими и научными отраслевыми сообществами. У истоков юнгизма никаких подобных механизмов не было, ибо Юнг и его теории остались преимущественно за бортом утвердившихся и организованных миров науки и медицины и вполне оправданно считаются несогласующимися с основными научными парадигмами двадцатого века. Вдобавок к этому академическая психология никогда не уделяла юнговским теориям особого внимания. Более того, хотя некоторые юнговские принципы нередко включаются во многие учебные пособия по психологии, а в ряде учебников по «теории личности» можно найти целые параграфы или даже главы о Юнге, тем не менее, обсуждение его психологии в академических кругах не отличается особой интенсивностью и, как правило, происходит лишь в связи с более всесторонне проговариваемыми идеями и биографией Фрейда. Причиной широчайшей популярности Юнга должно быть нечто иное, но что именно?
Вероятно, мы сможем попытаться ответить на этот вопрос, когда рассмотрим весьма любопытное соотношение между теорией и историей, наличествующее в книгах о Юнге, а затем исследуем роль этого соотношения в социологическом феномене, который мы называем «юнгизмом». Если психологическая тематика юнгизма (а особенно — юнговских теорий коллективного бессознательного и его архетипов) широко известна, то ее исторические истоки и нынешнее использование еще нуждаются в прояснении, причем, говоря словами Курта Данцингера ... «лишь поняв кое–что об этом историческом подтексте специфических психологических тем и практик, мы оказываемся в состоянии формулировать разумные вопросы об их возможных исторических последствиях» [66, р. 43].
Дальнейшее чтение «Культа Юнга» убедило меня в том, что для таких утверждений у Ричарда Нолла имелись более чем веские основания. Осознав, что в стране с необычайно активной академической жизнью, более того, — на базе едва ли не самого академичного из всех университетов мира, живет и действует историк науки, решившийся на столь ответственные заявления относительно Карла Густава Юнга, я, после непродолжительных колебаний, решил с ним связаться. В моем родном отечестве попытка добиться аудиенции у значительно меньших светил науки порой наталкивается на непреодолимые затруднения. Однако в США, по крайней мере, как свидетельствует мой личный опыт, с этим проще. Буквально через несколько дней я получил возможность повидаться с автором «Культа Юнга», просто–таки ошарашившим меня своим радушием и отсутствием даже отдаленных намеков на снобизм, который, как мне казалось накануне встречи, вполне соответствовал бы его престижному положению в научном мире.
Еще одним сюрпризом, преподнесенным мне Ричардом Ноллом, было разрешение перевести и опубликовать не только «Культ Юнга», но и еще более антиюнгианскую работу «Арийский Христос: Тайная жизнь Карла Юнга», вышедшую всего лишь за несколько месяцев до описываемой встречи [141]. Спустя полгода перевод был закончен и в распоряжении русскоязычного читателя оказалось едва ли не первое историкокритическое исследование, посвященное непосредственно Юнгу [30]. Казалось бы: вот и делу венец, вот и сказке конец. Вовсе нет. Книга вызвала весьма сильное неприятие, особенно, разумеется, со стороны людей, до этого преспокойно наслаждавшихся однобокой позитивностью обильно наводнившей наш книжный рынок проюнгианской литературы. В общем–то, было бы странно ожидать от таким образом подготовленного читателя чего–то иного.