Однако в отрицательном восприятии книги, есть, безусловно, и доля моей вины. Во–первых, многие из недовольных указывали на низкое качество перевода. Не буду с ними спорить. Из–за специфических экономических условий перевод делался крайне быстро и в окончательном варианте осталось немало опечаток и стилистических погрешностей. Во–вторых, имело смысл с самого начала предположить, что восприятие этой книги исключительно радужным не могло быть по определению. Ведь «Арийский Христос» писался в крайне полемическом ключе, как ответ на шквал совершенно обскурантистской критики, обрушившейся на Нолла сразу же после выхода «Культа Юнга». Возможно, мне следовало не увлекаться идеей издания «самого нового», а попробовать начать с более ранней, но зато менее эмоциональной работы Нолла.
Так или иначе, есть и куда более значимые для меня упреки в адрес как самой книги, так и моей роли в качестве распространителя идей ее автора. За истекшие три с лишним года мне не раз доводилось слышать замечания весьма специфического свойства. Практически все отечественные противники Нолла убеждены, что в своей, как им кажется, огульной критике Юнга этот исследователь совершенно одинок, что и в самих Соединенных Штатах с ним мало кто солидарен. В известной мере это действительно так. По части «массовости» с юнгианским движением ни один серьезный академический проект сравниться не в состоянии. Вопрос, однако, в том, что в данной оппозиции чего стоит. Ведь далеко не всегда массовость тождественна с истинностью. Но, с другой стороны, совершенно ошибочно было бы считать, что критика Юнга и юнгизма, предпринятая Ноллом, выросла на пустом месте, что у нее не было и нет весьма основательных предшественников и единомышленников. Собственно говоря, обоснованию обратного я и собираюсь посвятить большую часть этой работы.
Мои дальнейшие рассуждения относительно сути и значения исследований по Юнгу, осуществленных за последние три десятилетия преимущественно в англоязычном мире, преследуют двоякую цель. Во–первых, я попытаюсь показать, что та специфическая интеллектуальная традиция, которую, по моему мнению, есть смысл называть исторической и социальной критикой личности и учения Карла Густава Юнга, появилась в арсенале современной науки значительно раньше, нежели вызвавшие столько бурных и зачастую недоброжелательных дискуссий работы Ричарда Нолла. Скорее, следует говорить о том, что нолловский проект оказался возможным только благодаря деятельности целого ряда ученых. Безусловным лидером и основателем этой традиции является швейцарско–канадский историк психиатрии Анри Элленбергер — автор опубликованного в 1970 г. капитального труда по истории психоанализа под названием «Открытие бессознательного» [80]. Именно с секретами историко–научного мастерства Элленбергера я бы хотел разобраться наиболее тщательно, посвятив ему всю первую главу.
Во–вторых, я отстаиваю тезис, согласно которому предложенный Элленбергером подход, претерпев в трудах его последователей ряд существенных уточнений, тем не менее, остается основной движущей силой в процессе расколдовывания образа загадочного целителя человеческих душ, — между прочим, и по сей день окутанного клубами множества небылиц и полуправд. Безусловно, одними лишь фактами, обнаруженными Элленбергером, современная панорама критического переосмысления юнгианства не исчерпывается. Безусловно также, что многие из его оценок вызывают серьезные возражения. Однако важно иное: только после Элленбергера Юнг стал объектом серьезной научной критики.
Образно говоря, зерна сомнения относительно фигуры основателя аналитической психологии, посеянные Элленбергером (зачастую, как мы увидим, не по злокозненному умыслу, а вследствие добросовестного изложения обнаруженных фактов), дали обильные всходы. Многие из инсайтов, содержавшихся в трудах Элленбергера, подверглись всестороннему анализу, и некоторые из них, претерпев ряд существенных уточнений, превратились в заглавные темы современной исторической критики Юнга. Потому реконструкция процесса расколдовывания Юнга непосредственно Анри Элленбергером была бы неполной без хотя бы фрагментарного обращения к трудам следующего поколения исторических и социальных критиков юнгизма. В первую очередь я имею в виду работы Фрэнсиса Шаре [63], Пола Бишопа [54], Джона Керра [124], Петтери Пиетикайнена [149; 150] и все того же Ричарда Нолла, опубликованные в 1990–х годах, и составляющие, на мой взгляд, костяк этого специфического корпуса историко–научных исследований.