Но этим сходство между двумя «фрейдистами–отступниками» не ограничивается. Балеевское предположение о наличии в душе Шевченко неких непостижимых глубин, проявляющихся в его поэзии в самых разнообразных формах, вполне созвучно с юнговским различением (введенным намного позднее, в 1946 г.) между абсолютно непостижимым «психоидным» бессознательным и более или менее доступными нам архетипическими репрезентациями этого потаенного слоя души. Вполне в духе Юнга звучит и высказывание Балея о том, что самые фантастические образы, являющиеся из глубин шевченковской души, должны быть признаны реальностью: «Шевченко — «реалист» не потому, что его фантазия по сути своей реалистична, а, наоборот: его фантазия «реалистична» потому, что в ее размахе раскрывается смысл действительности, коренящийся глубоко в душе поэта» [6, с. 152].
Однако имеется и одно важное отличие: если предприимчивый швейцарский доктор обещал возможность насладиться путешествием за пределы банальной повседневности всем желающим, Балей оказался сторонником более элитарной установки, ибо, согласно его мнению, на такое способны лишь особо одаренные личности, такие, например, как все тот же Тарас Шевченко. «Есть люди, — пишет Балей, — мысли и чувства которых относятся, как правило, лишь к предметам их окружения, ближнего или дальнего, и только изредка и неохотно выбегают они за круги земные. И снова–таки, есть люди, которым с великим трудом удается окрасить свою заинтересованность в оттенки света, доступные опыту их смыслов. Им хочется объять оком души целостность мира во времени и пространстве, приподнять завесу, отделяющую окружение, в котором они живут, от всей остальной вселенной» [6, с. 180].
Иной является и главная цель подобной трансценденции: Юнга занимала прежде всего достигаемая с ее помощью психологическая целостность индивида, тогда как воображение Шевченко, пробужденное, согласно интерпретации Балея, прежде всего трагическими чувствами по поводу тяжкого бытия украинской нации, искало новой идеальной целостности для всей Украины как таковой. У Балея место решавшейся Юнгом достаточно узкой прикладной задачи заняла глобальная идея о спасении нации. Вместо индивидуалистического (как сказал бы Питер Хоманс, «личностно–мистически–нарциссического») пути переосмысления традиционного христианства — украинский коллективный «миф, которым следует жить» («The myth to live by»), созданный и заочно направляемый его главным пророком — Тарасом Шевченко. Риторика, подобная юнгианской, оказывается как нельзя кстати для пропаганды подобных мифов, поскольку она сама — одно из лучших орудий, изобретенных в XX веке именно для того, чтобы выдавать вымышленное, фантастическое за вполне возможное и даже совершенно реальное.
Определенные следы желания увязать мыслительные приемы, отличающие почерк Карла Юнга, с личностью Тараса Шевченко, а через нее — и с думами о судьбе Украины, можно обнаружить и в появившейся десятью годами позже русскоязычной работе советского исследователя А.М. Халецкого «Психоанализ личности и творчества Шевченко» [33]. Из всех психоаналитических концепций, как считает Халецкий, более всего для анализа личности Шевченко подходит понятие «интроверсии», незадолго до этого широко разрекламированное Юнгом в его «Психологических типах». Поскольку работа была издана уже в советское время (т.е. когда все худшее для украинского народа, как было принято считать, осталось в прошлом), связь между шевченковской интроверсией и судьбой Украины носит скорее лирически–мечтательный, нежели трагический оттенок: «Всю ненасыщенность своих интровертированных чувств Шевченко относит к Украине... Шевченко любит Украину так же безраздельно, как любит мать–покрытку и ту далекую девушку, которую он не нашел во всю свою жизнь» [6, с. 239]. Кроме того, в отличие от Балея, Халецкий, хорошо осведомленный о вредоносности «буржуазного национализма», не спешит признавать эти грезы поэта заслуживающими абсолютного доверия. Ему, видимо, казалось, что большевистскому режиму больше понравится возвращение к чисто фрейдистской интерпретации этого мотива: «В душе Шевченко, — пишет Халецкий, — отождествляются для него мать и Украина. ... В этом нет ничего неожиданного. Психоанализ неоднократно давал возможность установить эту связь между материнским комплексом и любовью к родине» [б, с. 239]. Как мы уже видели, советская наука вскоре отказала в праве на существование и этой версии глубинной психологии, хотя она имела значительно больше общего с официальной материалистической доктриной, нежели до мозга костей спиритуализированная психология Юнга.