Итак, едва зародившись, традиция рассуждать в юнговском ключе была на многие десятилетия решительно устранена из обихода интеллектуалов Советской Украины. Разумеется, ситуация в украинской диаспоре зарубежья была несколько иной Раздумывать об идеальной архетипической Украине на Западе никто никому, как известно, не запрещал. Никто не запрещал западным интеллектуалам украинского происхождения отыскивать архетипические национальные сокровища в глубинных слоях творчества Шевченко. Показательной в этом плане является статья канадского украиниста George S.N. Luckuj «Архетип бастарда в поэзии Шевченко» [134]. Юнг для автора этой статьи — безусловный и сознательно выбранный авторитет. «Эти откровения, о которых благодаря клиническим исследованиям стало весьма затруднительно говорить как о простых гипотезах...» — пишет он об «открытиях» Юнга [134, р. 277]. Насчет причин своего глубокого интереса и уважения к нёму George S.N. Luckuj тоже вполне откровенен: «Художник был для него (для Юнга. — В.М.) ясновидцем и пророком, причем не только пророком общечеловеческих ценностей, но также и своей собственной национальной культуры как фрагмента расового наследия» [134, р. 278]. George S.N. Luckuj тонко чувствует тот идеологический мотив, который сближает Юнга с образом Шевченко, — это печально известная Völkish (народническая) идеология. Присутствующие в поэзии Шевченко народнические элементы, по мнению George S.N. Luckuj, — вовсе не какие–то субъективные представления отдельного человека или группы лиц, которые можно обсуждать и даже критиковать. Это — совершенно неизбежное проявление открытых Юнгом природных истин относительно человеческой психики: «...«Внешняя» народность шевченковской поэзии — лишь манифестация более глубокого слоя предвечных образов, коренящихся в коллективном бессознательном» [134, р. 279].
Рассуждения о проявлении в поэзии Шевченко архетипов матери и бастарда ведут George S.N. Luckuj к «воспоминаниям» о матриархальном и языческом прошлом Украины. Необычайно спорные идеи одного из соотечественников и кумиров Юнга (Иоганна Якоба Баховена) оказываются весьма важным аргументом в контексте рассуждений о нашем национальном пророке. «В матриархальном обществе (в Украине четкие следы матриархата датируются периодом так называемой Трипольской культуры, 3000–1700 гг. до Рождества Христова) сексуальные отношения были построены таким образом, дабы сделать вопрос об отцовстве ребенка неважным. В украинском фольклоре доминирующую роль играет женщина — как ведущий партнер, причем в центре внимания находятся ее отношения не с мужем, а с ребенком» [134, р. 280]. Я вовсе не берусь судить об исторической достоверности существования в древней Украине матриархата. Тревогу вызывает лишь факт превращения ассоциаций, порождаемых такими гипотезами, в устойчивые общественные предрассудки. Как гипотеза, идея о некоей исконной матриархальности украинского общества, на смену которой якобы пришли патриархальные порядки «чужаков», еще более или менее допустима. Однако, будучи «подкрепленной» ссылками на творческое наследие поэта, она обретает статус архетипической драмы, более того — превращается в навязчивую болезненную модель, паттерн для самоидентификации всей Украины как таковой. Происходит это следующим образом: вторя некоторым наиболее радикальным высказываниям Шевченко, многие общественные деятели склонны винить во всех наших бедах Иного, т.е., пользуясь выражением все того же George S.N. Luckuj, пытаются «рассматривать Украину как опороченную даму», как жертву насилия со стороны этого Иного, главным демоническим воплощением которого считается, конечно же, патриархальная Россия. Так творится чудо: трагический личный опыт гениального поэта, сдобренный весьма спорными историософскими гипотезами (а (а Баховен), вторгается в мировоззрение многих и многих современных украинцев, т.е. по сути дела, становится архетипом, от которого, что бы там ни говорил Юнг и его адепты, можно и нужно избавиться.