Скрупулезное изучение запутанных исторических данных (далеко не все из которых могли быть доступны Л. Левчук к моменту публикации ее работы) относительно того, как родилось учение об архетипах коллективного бессознательного, привело американскую историю науки к очень похожим выводам: «Мы не можем с абсолютной точностью утверждать, что коллективного бессознательного и архетипов не существует. Но мы с полной уверенностью можем утверждать, что нет и никаких доказательств их реального существования. ... Юнг так никогда и не признал ошибочности своего представления о биологически укорененном («расовом») бессознательном разуме. ... Расистские настроения играли ведущую роль в юнговском стиле мышления...»[37]. Весьма парадоксальная ситуация: мнение одного из ведущих представителей украинской марксистской философии, обнародованное еще в 1989 г., совпадает с мнением представителя академической элиты страны, долгое время представлявшейся нам беспощадным врагом всего, что хотя бы отдаленно напоминает марксистское мировоззрение. Еще более шокирующим для многих и многих наших интеллектуалов, к началу 90–х изрядно уставших от марксистского материализма, должен был бы показаться настоятельный совет гарвардского ученого конца 90–х годов не замыкаться в рамках интеллектуального гетто юнгианской психологии, а вместо этого задуматься о ее сообразности с современной наукой, метафизическим базисом которой он считает именно материализм! [143].
Разумеется, одного лишь материалистического мировоззрения для подлинного преодоления юнгизма недостаточно, а вот со всесторонним анализом исторических фактов (не менее необходимым для окончательной демистификации аналитической психологии) у советской науки были весьма существенные затруднения. У той же Л. Левчук можно обнаружить ряд новых примеров явления, которое в начале этой главы я обозначил как «недостаточное внимание к историческим деталям». Например, в рассмотренной только что работе Левчук [23, с. 135] утверждается, что интуитивизм французского философа Анри Бергсона является развитием идей Юнга относительно интуиции, в то время как в специальном исследовании на эту тему убедительно доказывается, что все было как раз наоборот: «...аналитическая психология испытала на себе влияние со стороны бергсоновской мысли» [93, р. 649]. Так или иначе, даже с учетом подобных исторических неточностей, работа Л. Левчук остается, на мой взгляд, исключительно ценным вкладом в формирование в Украине подлинно академического отношения к Юнгу.
К сожалению, почин Л. Левчук не был поддержан. Напротив, первые шаги по освоению юнговского наследия в независимой Украине начала 90–х были, как мне кажется, серьезно омрачены массовым бегством от материализма, начавшимся сразу же с падением коммунистического режима. Самым ранним и особенно выразительным примером такого рода поиска «новых путей» может служить деятельность почитателей юнгианства из Харькова. Речь идет о доценте Харьковского государственного университета Ленине Ивановне Бондаренко и группе ее учеников. Кроме хрестоматии по истории психоанализа в Украине (к которой я не раз обращался на предыдущих страницах), Л.И. Бондаренко (в соавторстве со своими учениками А. Баженовым и С. Таглиным) еще в 1991 г. выпустила сборник переводов психоаналитических текстов, среди которых было и несколько впервые переведенных на русский язык работ К.–Г. Юнга [6]. Безусловно, один уже факт обнародования целого ряда забытых или вовсе неизвестных материалов по истории психоанализа вызывает у меня лично глубокое уважение. Более того, в первой половине 90–х все, что делали представители этой группы, вызывало у меня самый искренний восторг. Тем не менее, ретроспективный анализ деятельности юнгианцев из Харькова (производимый, кстати, на основании материалов, предоставленных мне самой Л.И. Бондаренко, за что я ей, конечно же, безмерно благодарен) вызывает у меня достаточно смешанные чувства.
Первая же публикация этих украинских юнгианцев, осуществленная вскоре после обретения страной независимости, точно указывает направление новомодных «антиматериалистических» поисков — «духовность». Тезисы доклада, подготовленного
JI. Бондаренко в соавторстве с ее ученицей Л. Резе к научному симпозиуму в Харьковском университете (сентябрь 1992 г.), так и называются: «Карл Юнг о духовности». Весьма характерным является и название симпозиума, на котором был сделан этот доклад — «Дух и космос: культура и наука на пути к нетрадиционному миропониманию». Год спустя о своем понимании юнговского вклада в развитие духовного начала высказался другой ученик Л. Бондаренко — А. Баженов. Основные тезисы его доклада под названием «О философских импликациях одного далеко идущего психологического понятия (“synchronicity”)» [3] без учета отмеченной выше «усталости от материализма» понять просто невозможно. Иначе как интерпретировать высказывания типа «...редко встретишь психолога–материалиста» или «...а психология — это психоанализ» [3, с. 122], звучащие в той самой стране, где еще за несколько лет до этого ни о какой иной психологии кроме материалистической и говорить нельзя было без опаски?! Карл Густав Юнг симпатичен автору этого доклада прежде всего в роли модернизатора старинных религиозных истин. Бог, понятый как коллективное бессознательное, представляет собой главную цель того «нового пути», на который встали А. Баженов и многие его единомышленники еще на заре 90–х. О силе и глубине увлечения идеей переосмысления традиционного христианства в личностно–мистическом духе говорят и более поздние публикации этого представителя «харьковской группы». И Баженова, и его наставницу необычайно вдохновляет пример, поданный основателем аналитической психологии и одним из провозвестников религиозной идеологии «New Age»: «Юнг уже в детстве болезненно–негативистически относился к равнодушно–традиционному, догматическому толкованию Библии; возможно, этот протест и сформировал его понимание религии как архетипически–нуминозного опыта (выделено авторами текста. —
37
Выдержки из обширного текста, опубликованного Ричардом Ноллом на его сайте 1 марта 1998 г.