Н. Калина и И. Тимощук прекрасно осведомлены о том, что «научная» теория снов, развивавшаяся Юнгом, состоит в непрестанных изысканиях параллелей с архетипической символикой, наиболее отчетливо являющейся взору юнгианцев в древних мифах и легендах (этому посвящена целая глава книги — «Миф как сновидение культуры»). Однако мне бы хотелось отметить, что, в таком случае, речь идет не столько о науке в современном смысле слова, сколько об образе науки, доминировавшем в интеллектуальной жизни Германии XIX века. Та «наука» действительно базировалась не на методах, признанных в естествознании, а на методах, сформировавшихся в философии и классической филологии, а также уделяла непомерное значение знакомству с древними мифами [См.: 144, р. 307]. Но с тех пор ведь минуло уже целое столетие...
С другой стороны, в книге заметны также попытки показать, что излагаемая теория сновидений подтверждается экспериментальным путем: то есть результатами семинара по юнгианскому анализу сновидений, прошедшего в Симферопольском университете в июне 1996 г. Однако в достоверности этой «экспериментальной базы» заставляет усомниться следующее признание: «Многие студенты отделения психологии с бесконечным терпением (курсив мой. — В.М.) выступали в роли сновидцев и будущих аналитиков, вдохновляя на теоретические разыскания в данной области» [19, с. 9]. Из своего личного опыта я знаю точно, что от отечественных студентов, благополучие которых напрямую зависит от воли преподавателя, не следует ждать опровержения теории, полюбившейся их наставнику. Ради хорошей оценки многие студенты способны вытерпеть и не такое. Именно поэтому следует с известной осторожностью оценивать и патетические заявления авторов «Основ юнгианского анализа сновидений» об успешных результатах сеансов активного воображения, проводившихся по юнгианской методике. «Описанная ниже практическая работа проводилась с молодыми людьми в возрасте от 18 до 25 лет (студенты). ... Большинство добровольцев подчеркивали эмоциональную насыщенность процедуры и выразили удовлетворение и желание продолжать такую работу самостоятельно» [19, с. 202].
О том, что рассуждения Н. Калиной и И. Тимощука носят на самом деле исключительно спекулятивный характер, говорит и такое высказывание: «Именно аналитическая психология положила начало традиции ранней диагностики заболеваний посредством толкования сновидений» [19, с. 163]. Никаких подтверждений этого тезиса в современной медицинской литературе авторы не приводят, ограничиваясь ссылкой на самого Юнга, авторитет которого для них, по крайней мере в рамках этой книги, остается непререкаемым. Вообще, дотошность по части эмпирических фактов, преувеличенное внимание к экспериментальным данным кажется Н. Калиной и ее соавтору (как и многим другим более или менее откровенным сторонникам образа научности, характерного для Германии позапрошлого столетия), символом болезненной узости подходов, доминировавших в науке XX века. Совершенно ясно, что юнгианскому мышлению тесно в прокрустовом ложе эмпирической науки, ибо, по мнению Н. Калиной и И. Тимощука, «аналитическая психология — нечто большее, чем психологическая теория в ряду себе подобных, а именно — мировоззрение, система взглядов на мир и место в нем человека». Для них юнгианство это Wéltanschauung, глобальное мировоззрение, предоставляющее человечеству абсолютно законченную и единую картину мира (Unus Mundus), «где существует внутренняя связь каждого слоя бытия со всеми другими слоями бытия, а также специальный план для координации отдельных частей» [19, с. 63, 64].
В следующей книге Н. Калиной («Лингвистическая психотерапия») можно обнаружить новые попытки представить Юнга в качестве одного из самых значительных борцов со страшнейшей, на ее взгляд, напастью последнего столетия — бездушным, сциентистски–рационалистическим способом мышления, основной цитаделью которого у нас принято считать американскую науку. Юнговское «созидание души», основанное на принципе свободы, спонтанности и иррациональности бессознательных детерминант психики, является, как утверждает Н.Калина, одной из лучших альтернатив этому изжившему себя сциентистскому подходу [18, с. 49]. В этой же книге Н. Калина, не найдя в рамках современной психологии «достойных» оппонентов этому универсальному Wéltanschauung, приходит к осознанию того, что подлинное пристанище для юнгианства следует искать в философии. В связи с этим она предпринимает попытку показать глубокую взаимосвязь, якобы существующую между Юнгом и идеями такого влиятельного мыслителя, как Эдмунд Гуссерль. Увы, эту попытку легитимации юнгианства за счет философского авторитета вряд ли можно считать успешной: помимо ряда произвольных аргументов по аналогии и откровенно ложных высказываний (например, о том, что аналитическая психология Юнга «испытала существенное влияние со стороны феноменологии Гуссерля» [18, с. 35]), никакие серьезные доказательства подобной связи не представлены.