Это и неудивительно, ибо в действительности дело обстояло, скорее всего, следующим образом: «Да, Юнг ссылался на феноменологический подход в психологии, но, как человек не особо искушенный в философии, просто не располагал адекватными концептуальными средствами для построения внутренне согласованной феноменологической методологии. Его понимание феноменологии, скорее, сводилось к применению качественного и описательного подходов к «психическому опыту», который, по его мнению, и конституировал «феноменологию души». В то же время Юнг не имел практически ничего общего с проводившимся Гуссерлем философским анализом жизненного мира (Lébenswelt), интенциональности и трансцендентального эго...» [150, pp. 30–31].
Приведенный только что пример отношения к проблеме «Юнг и феноменология» представляется мне более основательным, нежели созвучные с калиновскими утверждения, содержащиеся в книге, написанной таким же, как и Калина, апологетом Юнга Роджером Бруком [58]. По словам самого Юнга, если он и испытал некое «феноменологическое» влияние, то речь должна идти вовсе не о философе–феноменологе Эдмунде Гуссерле, а о швейцарском психиатре Теодоре Флурнуа и американском философе–прагматисте Уильяме Джемсе. Об этом можно прочитать в его Собрании сочинений (Vol. 9/1, pp. 69–71). Феноменология в философском понимании не интересовала Юнга вообще. Более того, исторический анализ деятельности Юнга показывает, что даже его заявлениям о приверженности феноменологии в узкоприкладном понимании (как методу незаинтересованного описания психических феноменов — строго в том виде, в котором они обнаруживаются во время психотерапевтического лечения) доверять нельзя. Напротив, подход, активно применявшийся Юнгом в зрелые годы, был прямо противоположен феноменологическому. Вместо того, чтобы описывать факты, он интерпретировал их исходя из заранее заготовленных объяснений, в качестве которых выступали его метафизические теории об архетипах коллективного бессознательного, индивидуации, синхронистичности и т.д. Моя собственная точка зрения на этот счет была изложена в выступлении на Международной научной конференции, проводившейся в 1998 г. Украинским феноменологическим обществом [26, с. 170–176].
Боюсь показаться самонадеянным, но, как мне кажется, эта не совсем удачная попытка бегства юнгизма из психологии в философию, предпринятая Н. Калиной в ее работе 1999 г., является отголоском (пускай и не оглашенным) знакомства с «Арийским Христом». Как впоследствии неоднократно говорил мне Сергей Удовик, он совершил непростительную ошибку, опубликовав мой перевод этой книги Нолла. Та же самая Надежда Калина сначала попыталась пренебречь представленными там критическими материалами. Однако, даже назвав, как это сделала она, книгу Нолла плодом «порнографического воображения», т.е. искусственно сведя все ее содержание к информации относительно юнговской полигамии, полностью отбросить нолловскую критику не так–то просто. Есть определенные основания считать, что чуть позже Н. Калина все–таки поняла, что ее прежний оптимизм по поводу научности юнговской психологии оказался несостоятельным. Несостоятельной оказалась и литературная база, на которой строились исследования Калиной и других наших юнгианцев. Дело в том, что до ознакомления с «Арийским Христом» профессор Н. Калина, как явствует из приводимых ею библиографических списков, читала и интерпретировала Юнга, опираясь исключительно на весь огромный массив появившейся за предыдущие годы переводной некритической литературы. По собственному опыту знаю, сколь трудно не проникнуться царящим на страницах этих работ восторженным почитанием и даже обожествлением Юнга. Столкнувшись с образцом глубокой и всесторонней критики этой харизматической фигуры, Н. Калина не нашла ничего лучшего, как попытаться скрыть объект своего почитания за плотной завесой высокопарных философских сентенций. Насколько мне известно, чуть позднее Н. Калина потеряла интерес также и к философскому реанимированию Юнга и переключилась на популяризацию идей не менее культового психоаналитика — француза Жака Лакана.