Я принял посох с узелком. Тепло улыбнувшись, Аннест обняла меня, а ее отец положил мне руку на плечо. Вот так мы попрощались, и на рассвете я шагнул за порог их дома. Их хижина стояла в неглубокой и узкой лощине между двумя подъемами с видом на пастбище, где бродили козы и овцы. Ни других хижин, ни церкви, ни господского дома, но так же никаких признаков дороги или даже тропы, по которой я мог уйти отсюда. Над горизонтом поднималось солнце, так что я, по крайней мере, мог определить, где находится восток, что уже было хорошо, потому что я приблизительно представлял, где лежит Матрафал и, не имея ни малейшего желания возвращаться в эту львиную яму, мог обойти его. Если Шрусбери пал или находился в осаде, было бессмысленно пытаться искать убежища там; на западе не было ничего, кроме мрачных гор и не менее мрачного моря за ними, как я слышал от тех, кто отважился отыскать пределы тех гор. Учитывая все эти соображения, я направился на юг, зная, что где-то там я найду путь к Эрнфорду.
Всего один раз я оглянулся назад. Дом почти исчез из глаз, просто стал коричневым пятнышком на зеленом склоне. Каделл с Аннест все еще стояли на пороге, и я помахал им, надеясь, что они увидят. Не знаю, помахали ли они, я был слишком далеко, чтобы быть уверенным, но мне хотелось думать, что они это сделали, а потом я повернулся и начал свой путь.
Если люди Эдрика и искали меня в последние две недели, здесь в долине, где жили Каделл и Аннест, не было никаких признаков англичан. Если они не собирались рыскать вдоль дамбы, то я предполагал, что они к этому времени уже должны были отказаться от своей охоты. С удачей и милостью Божьей, я надеялся, что не попаду в новую беду за время моего путешествия.
Так оно и оказалось, пока я шел через всю страну. Вернее, я не столкнулся с враждебными намерениями местных жителей, но был сильно разочарован моей способностью находить верную дорогу и быстро передвигаться на своих двоих. Я быстро осознал неоценимую помощь, которую оказали нам Итель с Маредитом, когда я в последний раз был в их стране. Несколько раз я был вынужден повернуть назад и изменить направление, когда выходил к крутой горе или обрыву, к ручью, слишком быстрому, чтобы переплыть его и слишком глубокому, чтобы перейти вброд: иногда мне случалось идти несколько миль вниз по течению, чтобы найти переправу или мост. Но пережив битву при Мехайне и валлийскую тюрьму, я не был готов рисковать шеей без уважительной причины. Напротив, я был полон решимости вернуться обратно в Эрнфорд к Леофрун, и делал все возможное, чтобы не отдать концы по собственной неосторожности в этой забытой Богом пустынной земле.
У меня было мало шансов найти пищу, и потому я был осторожен и не съел весь мой хлеб и сыр сразу. Однажды Эдда показывал мне растущие в лесу грибы и ягоды, те которые человек может есть, не рискуя умереть от отравления или выблевать содержимое своего желудка. И все же, не доверяя своей памяти, я предпочел скорее голодать, чем рискнуть. Я не осмеливался приближаться к попадавшимся на пути деревням и усадьбам: я не мог рассчитывать там на дружелюбие, которое проявили Каделл и Аннест, тем более что по моей речи во мне сразу же определили бы чужака.
За время моего путешествия я встретил всего нескольких человек: пастуха со своим стадом на холмах; бродячего священника с деревянным крестом на шее верхом на ослике, крестьян с охапками хвороста из перелесков на землях своих лордов. Большинство их них по понятным причинам опасались приближаться к незнакомому путнику, тем более такому оборванному, как я, и старались по возможности избегать меня.
— Хафрен? — спрашивал я в тех случаях, когда они здоровались со мной, кажется так назывался Северн на валлийском языке.
После минутного раздумья они иногда указывали направление, в котором мне следовало идти, но так же часто не имели представления, что я ищу, и знаками показывали, что не знают. Вот так, подобно слепому, я нащупывал свой путь: медленно и наугад.
В конце концов, я все же вышел к Северну, который был здесь гораздо уже, чем под Шрусбери. Уровень воды был необычайно низок для этого времени года, так что я без труда пересек реку вброд и направился на восток к Валу, который, к счастью, пролегал уже недалеко. Перебравшись за этот огромный гребень, я свернул к югу. Постепенно изгибы холмов стали казаться мне знакомыми, и хотя я еще не мог точно сказать, где находится мой дом, но чувствовал, что приближаюсь к нему с каждым часом. С все большим нетерпением я заставлял себя идти дальше, пока не обнаружил, что ковыляю по долине, через которую мы преследовали банду валлийских разбойников, тех самых, что напали на мою усадьбу так давно, что казалось, с тех пор прошло много лет.
Я мечтал, как снова увижу мой зал, Леофрун рядом со мной, всех остальных. Что они скажут мне? Знали ли они о событиях последних двух месяцев? Как я смогу объяснить им все?
Тот последний час был самым мучительным. Хотя ноги мои уже не сочились кровью, как после похода на Матрафал, но были покрыты волдырями, и каждый шаг был мне тяжелым испытанием. Плащ оказался порван в нескольких местах после того, как я свалился в заросли ежевики, синяки и царапины покрывали руки и грудь. Я не ел уже два дня, и так надолго растянув те крохи хлеба и сыра. Ноги едва держали мое тело, но я заставлял себя идти вперед, зная, что скоро буду сидеть в моем зале с моей женщиной, которая успокоит мою боль, накормит меня мясом с пивом, и все станет хорошо.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем я увидел Red Dun, отмечающий западную границу моих владений. Теперь я точно знал, куда мне идти.
К тому моменту, когда косые лучи солнца пробились сквозь облака и коснулись ветвей и листьев, я уже успел обойти поросшие лесом склоны холма. Мое сердце билось от предвкушения встречи, а слезы радости и облегчения навернулись на глаза. Наконец я вышел из-за деревьев, чтобы увидеть то место, которое стало моим домом.
Его не было. Вместо дома, который когда-то стоял на насыпи, чернела груда сгоревших бревен и пепла. Церковь, мельница, даже частокол вокруг моего зала: все превратилось в прах и пепел.
В одно мгновение силы покинули мое тело. Беспомощный, как ребенок, я опустился на колени. Дыхание мое прервалось и воздух толчками пробивался в горло. Я не мог отвести взгляда от пепелища, отказываясь верить, что это правда, и в то же время не в силах отрицать того, что видели мои глаза. Я царапал ногтями лицо, рвал на голове волосы, хриплые стоны срывались с моих губ; то была неизвестная мне доселе мука, как будто мне глубоко в грудь вогнали копье, повернули так, чтобы пронзить сердце, а затем выдернули его из кровавой дыры. Я не мог двигаться, не мог думать, потому что слезы счастья от возвращения домой в один момент превратились в слезы горечи и отчаяния. Я не знал на кого гневаюсь больше: на тех, кто совершил это или на себя, потому что меня не было здесь, чтобы спасти мой дом от гибели. Все, к чему я так упорно шел столько лет, было уничтожено, многоцветный гобелен моей жизни превратился в бессмысленный пучок спутанных нитей, над которым курился дым остывающего кострища.
Ибо я вернулся, но Эрнфорда не было.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
В отчаянии я брел через обугленные останки моей усадьбы, крича:
— Леофрун!
Не было никаких признаков ни ее ни кого-либо из оставшихся в живых. Трупы лежали на берегу реки, судя по окровавленной траве, людей здесь забивали, как скотину. Мужчины и женщины вместе встретили здесь свой конец, их тела, лишенные одежды, обуви — всего, что могло иметь для грабителей хоть какую-то ценность — были оставлены гнить под палящим солнцем и дождем, став падалью для зверей. Большая часть лиц была настолько изуродована и обглодана, что я уже не узнавал их, хотя чувствовал, что Леофрун среди них нет.
Вороны выклевывали их глазницы, копались под бледной кожей, отрывая лоскуты ярко-красной плоти, и я бежал и размахивал руками, криком пытаясь их прогнать. Хлопая крыльями с громким карканьем, чертовы птицы поднимались в воздух, но только для того, чтобы опуститься на другой труп, и сколько бы я ни метался между телами, я не мог остановить их осквернения. Над долиной, как мертвый туман, висел смрад разложения. Мухи облепили открытые раны, их жужжание наполняло воздух неумолчным гулом.