Мы спрятались и стали ждать. Наступила ночь, на небе высыпали звезды, а мы все ждали, становясь все более нетерпеливыми. Я уже начал думать, что трачу время впустую, что наш шпион незаметно ускользнул другим путем, когда вдали раздался стук копыт скачущей во весь опор лошади, и я увидел одинокого всадника в развевающемся плаще, направляющегося прямо на нас.
По обе стороны тропы разрослись низкие кусты, и мы с Уэйсом затаились за ними, стараясь не двигаться и заранее привязав наших лошадей подальше, где их будет труднее обнаружить. Я медленно вытянул клинок из ножен. Опасаясь, как бы всадник не увидел нас, я не смел поднять голову, но звук копыт становился все яснее, и я представлял, как он подъезжает все ближе, пока черный силуэт не вырос в двух шагах от меня.
— Пора! — крикнул я Уэйсу.
Я выскочил из куста ежевики и занес свой меч навстречу скачущей лошади. У всадника не было времени, чтобы остановиться или свернуть в сторону; мой клинок ударил животное по ноге, рассекая сухожилия и кость, и заставив его с визгом рухнуть на землю. Глаза лошади белели в темноте, когда она корчилась в грязи и кричала от боли, а пузырящаяся кровь хлестала из раны на траву. В то же мгновение Уэйс выдернул всадника из седла и, вытащив его нож из ножен, отшвырнул подальше, где хозяин уже не мог достать его. Человек вскрикнул и попытался сопротивляться, но Уэйс был гораздо сильнее, и вскоре вжал его лицом в землю.
— Заткнись, — рявкнул Уэйс мужчине, который бормотал что-то, то ли молитву, то ли просьбу: он говорил слишком тихо и быстро, чтобы я мог разобрать хоть слово.
Я присел рядом, чтобы он мог разглядеть мое лицо и поблескивающее в лунном свете лезвие клинка. Его глаза расширились, он затих. На первый взгляд ему было лет восемнадцать, ровесник Турольда и такого же роста.
— Говоришь по-французски? — спросил я, одновременно пытаясь понять, был то один из людей Этлинга или короля Свена.
Нортумбрийцы носили почти такие же длинные волосы, как датчане; в жилах этих двух народов текло столько общей крови, что зачастую их было трудно отличить друг от друга.
Когда он не ответил, я попытался на английском языке.
— Кому ты служишь?
— Эдгару, — сказал он чуть дрожащим голосом. — Мой господин король Эдгар.
Королю? Я чуть не отвесил ему подзатыльник. Конечно, мне было известно, что Этлинг провозгласил себя правителем этой земли, но впервые собственными ушами услышал, как один из его последователей называет его королем.
— А тебя как звать? — продолжал я.
— Р-Рунстан, — сказал он. — Рунстан, сын Пенда.
— А меня зовут Танкред Динан. Тебе это имя о чем-нибудь говорит?
Рунстан подозрительно притих.
— Значит, слышал обо мне, — заключил я.
Он кивнул.
— Говорят… — начал он, а потом пробормотал несколько непонятных слов.
— Говори громче, — приказал я, приблизив меч к его горлу. — Что там обо мне говорят?
Он сглотнул.
— Говорят… говорят, что король Эдгар обещал вознаграждение любому человеку, который приведет вас к нему. Это вы ранили его в щеку и оставили на его лице шрам.
Стало быть, он был знаком с историями, что рассказывали обо мне, и это было хорошо, потому что тогда он должен был понимать, что меня лучше не злить.
— Скажи мне, где сейчас твой господин, — сказал я. — И отвечай честно, иначе я вскрою тебе живот, намотаю кишки на ближайшее дерево и оставлю подыхать, как собаку на цепи.
Он запнулся, но на счастье оказался не из тех, кто готов умереть за свою клятву.
— Король Эдгар сейчас в Беферлике,[33] — вымолвил он наконец.
— А Свен?
— Король Свен с ним вместе с двумя своими сыновьями, братом Осбьорном и всеми ярлами.
Потребовалось некоторое время, чтобы получить ответы на все интересующие меня вопросы, но в конце концов Рунстан рассказал мне, что они укрепили старый монастырь, и теперь ждут, когда король Гийом пройдет через болота, чтобы сразиться с ними. Очевидно, датчане надеялись, что возможность прихлопнуть одним ударом всех датских лидеров, окажется для короля слишком лакомой приманкой.
— Сколько у них людей?
— Внутри и вокруг Беферлика около тысячи датчан и англичан, — сказал он. — Это лучшие воины и хускерлы. Еще пять тысяч ждут на своих кораблях в болотах со стороны Хамбера.
— То есть всего шесть тысяч?
Мы не могли надеяться победить такою большую армию, разве что в чистом поле, где можно было пустить в ход всю мощь нашей кавалерии, да и тогда это была бы задача не из простых.
— Да, господин. И еще…
— Что еще?
— Новости, которые вас заинтересуют, хотя, возможно, не обрадуют.
Я был не в настроении разгадывать загадки.
— Валяй.
— Только если вы поклянетесь сохранить мне жизнь.
При других обстоятельствах я посмеялся бы над его наглостью, но в тот момент был слишком заинтригован тем, что он собирался предложить мне.
— Клянусь, — сказал я. — Теперь говори.
Он помедлил, как будто не очень верил в мое обещание, но, видимо, сообразил, что его молчание так или иначе обернется для него смертью.
— Когда Эофервик пал, были взяты заложники, — ответил он.
— Я знаю. Кто они?
— Их было пятеро, только им удалось пережить сражение. Двое из них с основной частью флота в Хамбере.
Он назвал мне имена кастеляна Гилберта, человека, с которым с поссорился еще много лет назад, и его женщины по имени Ришильдис. Затем он остановился.
— А остальные?
— Их доставили в Беферлик.
С каждой минутой я становился все нетерпеливее.
— Их имена, — приказал я. — Назови их имена.
Что-то смущало Рунстана, как будто он не хотел выдавать свою последнюю тайну, но знал, что должен говорить ради спасения жизни. Я видел, как он сглотнул комок в горле, и догадался, что он собирается сказать.
— Остальные трое: ваш господин Роберт Мале, его сестра Беатрис и их отец Гийом, виконт Эофервика.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Они были живы. В руках врага, человека, которого я поклялся убить, но тем не менее, живы.
В течение нескольких минут я не находил, что сказать, просто стоял, как вкопанный, с приоткрытым ртом, в то время как мысли кружили в моей голове, а в душе не чувствовалось ни проблеска надежды. Наконец, я услышал, как Уэйс настойчиво повторяет мое имя и спрашивает, что сказал англичанин. Каким-то образом мне удалось вновь обрести голос и пересказать все ему.
— Мы должны взять его с собой, — сказал он, имея в виду Рунстана. — Мы должны показать его королю и его советникам.
— Зачем? — спросил я, глядя в широко раскрытые глаза англичанина, который не понимал ни слова из того, что мы говорили.
Возможно, он догадывался, что мы решаем его судьбу, потому что казался довольно сообразительным парнем.
— Чтобы он рассказал им все, что знает, — ответил Уэйс, глядя на меня, как на идиота. — Чтобы мы могли собрать выкуп за лорда Роберта.
— Это не поможет. Разве не понимаешь? Король не собирается платить датчанам ни пенса, чтобы они гребли отсюда. Он не захочет торговаться, он даже не отправит послов на переговоры. — Мой гнев рос, и я уже не мог остановиться. — Он хочет только втоптать их трупы в землю, и ему все равно, сколько крови при этом будет пролито. Если он не хочет даже словом перемолвиться с противником, думаешь, он согласится отдать серебро за жизни Гилберта де Ганда, его любовницы и лорда Роберта с родственниками?
Уэйс не ответил. Он знал, что я был прав. Отец лорда Роберта уже во второй раз за последние несколько лет навлек на себя немилость короля. При всей своей политической проницательности в управлении Эофервиком, он не смог привлечь на свою сторону население графства. Позволив городу пасть под натиском врага не один раз, а дважды, он убедительно продемонстрировал свою несостоятельность. За него не дадут выкупа, и мне казалось маловероятным, что король захочет заплатить за свободу Роберта или Беатрис. Всем уже было известно, что репутация Дома Мале в глазах короля запятнана и, может быть, безвозвратно. Что делать, если он решит, что будет проще вообще избавиться от них? Ибо, если датчане не получат своего серебра, то пленникам придется жизнью заплатить за скупость короля.