— Этлинг послал нас поговорить с пленными.
Возможно, упоминание о пленных было рискованным блефом, так как мы еще не знали, должны ли они находиться именно здесь. Но уж лучше такой ответ, чем вообще никакого.
— Эдгар сам послал тебя? — спросил датчанин с сомнением осмотрев сначала меня, потом Эдо.
Его правый глаз подергивался, возможно, это показалось бы смешным, если бы не страхолюдная внешность нашего противника.
— О чем вы собираетесь с ними говорить?
Тревожный звон колоколов прекратился, хотя за стенами аббатства все еще слышались крики людей, бегущих защищать ворота и палисад от воображаемого врага. В таких обстоятельствах подозрительность хускерла выглядела вполне обоснованной. Он был не так глуп, как нам бы хотелось.
— Думаешь, мы будем отчитываться перед тобой? — возразил Эдо.
Он был самым высоким из нас, но, выпрямившись во весь рост, оказался все-таки ниже датчанина.
Три собаки, несмотря на успокаивающие руки хозяев на ошейниках, продолжали рычать, словно каким-то образом видели нашу ложь и знали, что мы опасны. Один из хускерлов прикрепил поводок к ошейнику самой крупной из собак, но зверюга была слишком сильной и так натягивала веревку, что мужчина едва мог ее удержать.
— Скаллагрим! Гунни! Алфкети! — Датчанин позвал троих, что занимались собаками, затем указал на животных и что-то сказал им на своем языке.
Он повернулся к Эдо.
— Если вы хотите увидеть заложников, то скажите, что вам от них надо и для чего пришли сюда вдесятером.
Он посмотрел на Рунстана.
— Ты англичанин? — спросил он, заметив, что тот одеждой и повадками отличается от всех нас. — Почему ты с фламандцами?
Англичанин приоткрыл было рот, и меня охватил внезапный холод при мысли, что сейчас он выдаст нас, но тут Понс, стоявший чуть позади, отвесил парню крепкий подзатыльник, заставивший того рухнуть в грязь.
— Заткнись, раб, — сказал он. — Помни свое место.
Быстро соображает, подумал я. Эта заминка дала мне время восстановить голос.
— Он принадлежит мне, — объяснил я датчанину, — и говорит только с моего разрешения.
Понс, похоже, ударил Рунстана сильнее, чем мне сначала показалось, потому англичанин теперь плакал от боли, выкрикивая оскорбления и называя нас ублюдками. Я кивнул Понсу, тот пнул парня в живот так, что тот больше не мог говорить вообще.
Казалось, датчанина наша ложь вполне убедила. Стараясь перекричать собак, которые вполне могли разбудить и мертвого в могиле, он начал:
— Скажи мне, что за дело…
Закончить он не успел, потому что в этот момент одна из собак оборвала поводок и вырвалась из рук хозяина. Почувствовав свободу, животное бросилось на рыцаря Уэйса, который не ожидал нападения и упал навзничь.
— Хардуин! — крикнул Уэйс, обнажив меч и спеша на помощь своему человеку.
В то же мгновение остальные две собаки, оскалив зубы, бросились вперед. Одна из них прыгнула на Уэйса, но он успел повернуться и встретить ее острием своего клинка. Другая вонзила зубы в лодыжку Серло, и он громко выругался, когда кровь из раны полилась по клетчатой ткани его штанов.
Трое хускерлов, выступили вперед, стремясь удержать собак и спасти их от наших мечей. Остальные же вместе со своим командиром хохотали, наслаждаясь неожиданным развлечением.
Наша уловка не могла отвлечь их надолго, так что эта свара показалась мне хорошей возможностью закончить беседу.
Стиснув зубы, я выхватил меч из ножен и изо всех сил, которые мог собрать, направил его в грудь великана, который сразу прекратил смеяться, когда в свете факелов разглядел блеск острой стали. Он успел присесть как раз вовремя, и мой клинок скользнул по его плечу, не сумев проникнуть сквозь звенья кольчуги.
— Бей их! — закричал я. — Бей!
А ведь я надеялся как-нибудь войти и выйти из этой крепости без кровопролития. Тщетная надежда, как оказалось, так что нам оставалось только драться, и драться хорошо. Пока я поднимал свой меч для нового удара, гигант выдернул из-за плеча топор на длинной ручке и, держа его обеими руками, вопя от ярости, замахнулся на меня.
Для защиты я располагал только маленьким щитом, так что мне не оставалось ничего другого, как упасть и откатиться в сторону; его лезвие просвистело в дюйме от моего уха. Но у него не было щита вообще, и значит, он не мог защититься от низкого удара. Поднимаясь на ноги я успел чиркнуть его по голени, надеясь сбить с ног или хотя бы покалечить, чтобы потом было легче добить. Но вместо плоти и костей, мой меч встретил что-то вроде стали, и я догадался, что мой противник под клетчатыми штанами носил скрытую защиту.
Датчанин ухмыльнулся моему удивлению и снова взмахнул топором, на этот раз уверенный, что сейчас покончит со мной. Однако, вместо того, чтобы отступить или вильнуть в сторону, я рванулся вперед, поднырнул под его руки и сунул нож ему в лицо. Весом своего тела я заставил его покачнуться и, воспользовавшись секундной растерянностью, погрузил тонкое лезвие в горло под подбородком. Кровь потекла по груди датчанина, по моей руке и в одно мгновение выражение его лица изменилось. Ухмылка исчезла, сменившись почти детским удивлением; он широко распахнул глаза, словно смотрел в лицо приближающейся смерти. Я повернул нож и резким движением вырвал его из раны, этого было достаточно, чтобы заставить его тяжело опуститься на землю.
Остальные противники метались по двору. Внезапность нападения сработала в нашу пользу, потому что я насчитал на ногах только четырех из них и одну собаку. Второй датчанин, такой здоровый, что вполне мог быть братом первого, бросился ко мне, вопя от ярости с горящими от жажды крови глазами. Как и его земляк, он оказался не слишком быстрым, а может быть, мне это только казалось, потому что мной овладело боевое спокойствие, странная сосредоточенность, которая приходит только в рукопашной схватке. Казалось, течение времени замедлилось; движения противника выглядели такими предсказуемыми, словно я уже видел их раньше и знал, когда и как именно он будет атаковать меня. Вот почему, когда датчанин сделал свой первый выпад, я легко ускользнул от удара, обернулся, как в танце, и оказавшись у него за спиной, от всей души пнул в задницу, уложив носом в грязь. Он перевернулся на спину, чтобы встретиться со мной, но не успел ничего предпринять, потому что я уже поставил ногу ему на грудь и протолкнул острие меча в щель под подбородником шлема.
Уже последняя из трех собак корчилась на земле, оглашая воздух ужасным воем, пока Эдо не добил ее кинжалом. Увидев, что их командир и товарищи убиты, последние трое датчан решили не тратить время на безнадежное дело и попытались сбежать. Однако, обремененные щитами и кольчугами, они не могли уйти далеко. Один из них не заметил на пути отхожую яму и споткнулся; Понс добил его на земле. Остальные двое побросали оружие и тщетно умоляли о милосердии, пока не были поражены Эдо и вторым рыцарем Уэйса, высоким широкоплечим гасконцем, имени которого я не помнил.
Я оглянулся, чтобы проверить состояние нашего отряда. Уэйс уронил меч и стоял, согнувшись, прижимая ладонь к боку. Темная и густая кровь блестела на его пальцах, лицо было искажено от боли, а у ног лежал труп человека, который, должно быть, успел нанести ему эту рану.
— Очень плохо? — спросил я его.
— Жить буду, если ты об этом, — ответил он, затаив дыхание и с гримасой на лице.
Слезы навернулись ему на глаза, когда он махнул рукой в сторону Хардуина, который лежал с истерзанным собачьими зубами лицом и шеей.
Однако, у нас не было времени его оплакивать. Остальные выглядели невредимыми, за исключением нескольких царапин и кровоподтеков, хотя Серло хромал и безбожно ругался, пока один из вассалов Эдо перетягивал ему рану на руке чуть ниже рукава кольчуги. Значит, нас осталось восемь.
Восемь, хотя должно было быть девять. Наш проводник, Рунстан, сбежал. Убрав меч и нож, я внимательно огляделся, надеясь обнаружить его среди трупов, но только потратил время зря. Его нигде не было.
— Где англичанин? — Понс и Эдо растерянно уставились на меня.
— Я думал, вы смотрите за ним, — сказал я, не в силах сдержать гнев. — Если он сбежал…