Сейчас ей неприятно даже вспоминать то болезненное душевное состояние. Время сделало свое дело и вернуло Рите могущественный дар называть вещи своими именами.
Рита отходит от окна и начинает распаковывать чемодан. Раскладывает его содержимое по всей комнате. Многое ей вдруг разонравилось. У нее еще остались кое-какие деньги. Завтра она купит себе юбку и несколько блузок нового фасона. В качестве советчицы она возьмет с собой Марион.
Она достает со дна чемодана ручное зеркальце. Присев на краешек кровати так, чтобы на лицо падал свет, она пристально вглядывается в свое отражение. Я давно не смотрелась в зеркало. От этого дурнеешь. Больше так не будет. Она проводит пальцем по бровям. Тут поправок не требуется. А как в уголках глаз? Нет, ничего, слезы не оставили следов. Сантиметр за сантиметром обследует она свое лицо, округлость щек, подбородок. И невольно улыбается. Но незнакомое ей выражение глаз все равно остается. В них сосредоточилось пережитое.
Ясно одно — она по-прежнему молода.
Занятая собой, она не услышала, как кто-то поднялся по лестнице и осторожно нажал дверную ручку. Она поднимает глаза, когда господин Герфурт уже стоит на пороге. В первый момент он пятится назад — он не ожидал, что она уже здесь, — но затем поспешно, как входной билет, протягивает ей записочку, которую хотел положить на стол.
Кроме того, он принес в картонке Клеопатру. И спешит засвидетельствовать, что отсутствие хозяйки она перенесла безболезненно.
Записка от Метернагеля. Рита читает: «Если ты уже вернулась, навести меня. Я болен. Лежу дома».
— Конченый человек, — поясняет Герфурт. — Его восстановили в должности мастера. Казалось бы, он достиг предела своих мечтаний, ну и сиди смирно. Так нет же, он продолжал неистовствовать. И допрыгался — пришлось увезти его с завода в машине Скорой помощи.
Если так, надо немедленно бежать к нему!
Рита берет черепаху из рук господина Герфурта и вместе с картонкой уносит в угол. Потом снимает со стула чемодан.
— Присядьте, пожалуйста, — говорит она.
Господин Герфурт не хотел бы ее задерживать, но времени у него избыток.
По его виду можно определенно сказать, что он тоже давно не смотрелся в зеркало. Тому, кто знал его прежде, сразу заметно, что он порядком опустился. Даже не пролитые, но накопившиеся за целую жизнь слезы оставляют следы.
— Я теперь буду платить за квартиру, — помолчав, говорит Рита.
Господин Герфурт чуть не подпрыгивает на стуле. Это уж последнее дело! Ни за что на свете не возьмет он ничего от человека, который почти… Ну, словом, не надо его обижать.
Ей так будет спокойнее, настаивает Рита. Господин Герфурт сразу оседает.
— Простите за откровенность, но вы удивительный человек, — говорит он. — Моей покойной жене тоже многое было в вас непонятно. Не спорю, у нее были свои особенности… Во всяком случае, о себе могу сказать, что я безоговорочно принял вас в свою семью. К сожалению, ответных чувств мне, по-видимому, не удалось в вас пробудить.
Рите ясно, что господин Герфурт, как всякий слабый человек, нуждается в аудитории для своего излюбленного занятия — выворачивания истины наизнанку. Только раз — в ту ночь, накануне смерти жены, — он был искренен, искренне сокрушен. Надолго этого не хватило.
Он надеялся, говорит он, что между ней и Манфредом все наладится. В то воскресенье, ну, в общем, когда она внезапно уехала, он совсем было воспрянул духом. Ведь даже вообразить трудно, каково человеку разом лишиться жены и сына!
«Сколько лет назад твой сын перестал быть твоим сыном?» — думает Рита. Но молчит.
— По правде говоря, ваше возвращение для меня до сих пор загадка, — продолжает господин Герфурт. — Вы скажете, что я отстал от века, но в наше время любовь была романтичней. И беззаветнее. Вот это главное.
Вспомнив фотографию, на которой господин Герфурт снят женихом, Рита молчит. А что тут делать, как не молчать?
Господин Герфурт неправильно толкует ее молчание.
— Только не думайте, что я собираюсь рассказывать кому не следует про вашу берлинскую эскападу, — говорит он.
Рита смотрит на него в упор. Нет, ничего такого она о нем не думает. Господин Герфурт может успокоиться. Но беспокойство, очевидно, не оставляет его, и он спешит задать еще один вопрос: