– Надя, ты спишь? – тихо спросил Павел Серафимович, снимая кожух, хотя хорошо знал, что жена ожидает его.
– Как бы я заснула, когда все село на собрании? – ответила жена и встала с кровати. – Может, поужинаешь?
– Нет, не хочу ничего, – ответил тихо. – Ты лежи, отдыхай.
– Расскажи, что там говорили.
Павел Серафимович не спешил с ответом. И только когда лег рядом с женой, сказал:
– В колхозы агитируют, хотят, чтобы добровольно вступали, отдали и землю, и хозяйство. Потом вместе, всем селом, обрабатывали землю тракторами.
– Как это вместе?
Павел Серафимович подробно рассказал жене то, что услышал на собрании, поскольку знал, что она не успокоится, пока все не узнает. Затем произнес:
– Ты спи. Не спрашивай ни о чем, мне надо подумать.
Муж лег на спину, подложил руки под голову, закрыл глаза. Он знал – ночь будет бессонной. В голове роились разные мысли, переплетались воспоминания. Почему-то вспомнилось детство, когда хотелось бегать с мальчишками и катать колесо по пыльным улицам, стрелять из рогатки, купаться в озере, лазить по деревьям, воровать зеленые яблоки у соседей, утром спать вволю, но на это было так мало времени! С самого утра поднимали родители – и сразу же за работу. Разве кого волновало, что ночи сна будто и не было, а когда гнал скотину на луг, глаза сами слипались? Однажды упал посреди дороги и мгновенно заснул. Если бы не соседка баба Ганя, стадо коров могло бы затоптать его. Обвинял ли он сейчас родителей? Конечно же, нет. Работа с детства стала двигателем его жизни.
У отца был кусок земли, который становился все больше и шире. Каждый метр заработан по́том и непосильным, сверхчеловеческим трудом. К их земле еще до столыпинской реформы добавился надел жены Надежды, которая когда-то была соседкой. Все Черножуковы жили большой семьей в тесной родительской хате: отец, мать, бабка, два брата и Павел Серафимович с женой Надеждой. Они бы и раньше могли построить себе отдельную новую хату, но надо было и поля обрабатывать, и порядок в хозяйстве поддерживать. В их дружной семье Надежда рожала детей. Сначала появилась Оля, потом – Михаил, затем – четверо девочек, которые, не успев пожить, умерли. И что удивительно: в большой семье Черножуковых никогда не было ссор, поскольку на них не оставалось времени. Только работа, работа, работа.
И уже после Октябрьской революции, когда все работящее семейство получило еще кусок земли, часть хозяйства, коров и лошадей распродали, чтобы построить Гордею и Федору отдельные новые хаты и приобрести для них инвентарь. Гордей стал бондарем, Федор – кузнецом и имел свою кузницу, а Павел Серафимович остался в родительском доме, на родной земле. Их отец Серафим дал сыновьям наделы, передал в наследство Павлу семейные драгоценности – царские червонцы, своими руками сколотил дубовый гроб, приказав похоронить его не на кладбище, а по старому обряду – на краю своего надела. «Чтобы и на том свете чувствовал, что лежу в своей земле», – объяснил отец и вскоре умер то ли от какой-то болезни, то ли от тяжкого труда. Сыновья выполнили желание отца и похоронили его в сливняке, на своей земле.
В это время к их наделу добавился соседский кусок, а позже Павел Серафимович еще один докупил. Не украл ни метра, все заработал своим трудом. И новую хату они с Надеждой сами построили, и сына Михаила не оставили без жилья и земли, и Оле в приданое надел дали, и Варе дом уже достраивают. Павел Серафимович мог прямо смотреть в глаза каждому односельчанину: он никогда ни у кого ничего не одалживал, ничего не украл, все заработал своим трудом. Было такое, что зимой недоедали, но зерно на посев всегда было, тогда как другой мог его продать или съесть, а весной ломал голову, чем засеять землю. Павел Серафимович никогда не проходил мимо нищих – всегда подавал милостыню. Соседи иногда просили в долг. Если видел, что семья работящая, но оказалась в затруднении, помогал, лентяям отказывал. Если узнавал, что зерно пошло не на посев, а хозяевам на стол, – второй раз не давал.
Конечно, были и завистники, которым казалось, что на него богатство с неба сыплется, но большинство крестьян его уважали. Возможно, потому, что он тонко чувствовал землю и ее капризы. Никто в селе не мог наверняка знать, когда лучше сеять зерновые, когда сажать картофель или начинать жатву. Способность чувствовать землю передалась ему от матери. Однажды весной, когда он был еще ребенком, мать вывела его рано утром в поле. Отец уже пахал конями землю, и за ним тянулись ровные пласты, похожие на масло. Вспаханная земля паровала, как только что сдоенное молоко.