Например, вместе с Сэмюэлем Беккетом человек входит в мир, в котором не существует противоречащего ощущения «здорового и самообосновывающего „я“», чтобы смягчить — отчаяние, ужас и скуку существования. Именно таким образом обречены жить двое бродяг, ожидающих Годо:
ЭСТРАГОН: Всегда что-нибудь да находится, правда, Диди, чтоб создалось впечатление, будто мы существуем?
ВЛАДИМИР (нетерпеливо): Да-да, мы с тобой чародеи. Но не надо позволять себе отвлекаться от того, что мы решили, а то мы забудем.
К сходным вопросам обращался Фрэнсис Бэкон. Вообще говоря, очевидно, что обсуждаемое здесь нами с клинической точки зрения является лишь небольшим примером чего-то, Во что глубоко вовлечена человеческая природа и во что мы можем привнести лишь частичное понимание.
Начнем сначала…
Биологическое рождение есть определенный акт, посредством которого организм младенца ввергается в этот Мир. Вот он — новорожденный, новая биологическая сущность, со своими собственными путями, реальная и живая, с нашей точки зрения. А как с точки зрения ребенка? При обычных условиях физическое рождение нового живого организма в этом мире быстро запускает жизненные процессы, благодаря которым в течение удивительно короткого времени младенец начинает ощущать себя реальным и живым и приобретает чувство целостности своего бытия, непрерывности времени и местоположения в пространстве. Иными словами, за физическим рождением и биологическим приобретением жизни следует экзистенциальное рождение ребенка как реального и живого. Обычно такое развитие само собой разумеется, оно — фундамент той уверенности, от которой зависит любая другая уверенность. Нужно сказать, что не только взрослые видят детей реальными, биологически жизнеспособными сущностями, но и они сами переживают самих себя цельными, реальными и живыми личностями и сходным образом переживают других людей как реальных и живых. Это самообосновывающие данные опыта.
Значит, индивидуум может переживать свое собственное бытие как реальное, живое и цельное; как отличающееся при обычных условиях от остального мира настолько явно, что его индивидуальность и автономия никогда не ставятся под сомнение; как континуум во времени; как обладающее внутренней согласованностью, субстанциональностью, подлинностью и ценностью; как совпадающее пространственно с телом; и, обычно, как начавшееся в момент рождения или около того и подверженное уничтожению вместе со смертью. Таким образом, у человека есть твердая сердцевина онтологической уверенности.
Однако суть может быть не в этом. Индивидуум при обычных условиях жизни может ощущать себя скорее нереальным, чем реальным; в буквальном смысле слова скорее мертвым, чем живым; рискованно отличающимся от остального мира, так что его индивидуальность и автономия всегда находятся под вопросом. Ему может не хватать переживания собственной временной непрерывности. Он может не обладать ощущением личностной согласованности и связности. Он может чувствовать себя скорее несубстан-циоиальным, чем субстанциональным, и неспособным допустить, что вещество, из которого от сделан, подлинное, добротное и ценное. И он может ощущать свое «я» частично отлученным от его тела.
Конечно же, неизбежно, что индивидуум с подобным переживанием самого себя не может больше жить в «надежном» мире и не может надеяться «на самого себя». Вся «физиогномия» его мира будет соответственно отличаться от картины мира индивидуума, чье ощущение «я» надежно укоренено в здоровье и самообоснованности. Связь с другими личностями будет рассматриваться как обладающая в корне иной значимостью и функцией. Забегая вперед, мы можем сказать, что индивидууму, чье собственное бытие надежно в этом первичном эмпирическом смысле, связь с другими потенциально доставляет удовольствие; тогда как онтологически неуверенная личность занята скорее сохранением самое себя, нежели доставлением себе удовольствия:
обычные условия жизни угрожают ее нижнему порогу безопасности*.
Если достигнуто положение первичной онтологической безопасности, обычные условия жизни не составляют постоянной угрозы собственной экзистенции человека. Если же такое жизненное основание не достигнуто, обычные условия повседневной жизни представляют собой неизменную смертельную угрозу.
Если только это осознано, можно понять, как способны развиваться определенные психозы.
Если индивидуум не может принять как само собой разумеющееся реальность, жизненность, автономию и индивидуальность самого себя и других, ему приходится измышлять собственные способы быть реальным, удерживая себя и других в живых, сохраняя свою индивидуальность, прилагая все усилия, как он часто будет это выражать, чтобы не дать себе потерять свое «я». То, что для большинства людей является обыденными происшествиями, которые едва ли замечаются по причине их незначительности, может стать глубоко значимым, поскольку оно либо поддерживает бытие индивидуума, либо угрожает ему небытием. Подобный индивидуум, для которого элементы мира приобретают или уже приобрели иную иерархию значимости, чем у обычной личности, начинает, как мы скажем, «жить в своем собственном мире» или уже живет там. Однако неверно сказать, без осторожных оговорок, что он теряет «контакт с» реальностью и уходит в себя. Внешние события уже не задевают его так же, как других: но это не означает, что они задевают его меньше; наоборот, зачастую они задевают его намного сильнее. Как правило, суть вовсе не в том, что он становится «безразличным» и «ушедшим в себя». Однако, может быть, мир его переживания становится миром, который он уже не может делить с остальными людьми.