Принято лелеять если уж не реальность, то на худой конец иллюзию, что существует ограниченная сфера жизни, свободной от такой дегуманизации. Однако может статься, что именно в этой сфере ощущается самый большой риск, и онтологически неуверенная личность переживает этот риск в крайне сильной форме.
Риск состоит в следующем: если человек переживает другого как обладающего свободной волей, он беззащитен перед возможностью переживать самого себя как объект его переживания, и тем самым ощущение собственной субъективности исчезает. Человека пугает возможность стать не более чем вещью в мире другого, не обладающим собственной жизнью, собственным бытием. С точки зрения подобной тревоги сам акт переживания другого как личности ощущается как фактическое самоубийство. Сартр блестяще описывает такое переживание в третьей части своей книги «Бытие и ничто».
Вопрос в принципе стоит вполне открыто. Человек может обнаружить себя оживленным, а ощущение собственного бытия — усиленным другим, или он может переживать другого как умертвляющего и обедняющего. Личность может начать превкушать то, что любые возможные взаимоотношения с другим приведут к худшим последствиям. Любой другой тогда является угрозой его «я» (его способности действовать автономно) не по причине того, что он может сделать или не сделать, но по причине самого его существования.
Некоторые из вышеописанных вопросов иллюстрирует жизнь одного химика, Джеймса, двадцати восьми лет.
Он все время жаловался на то, что не смог стать «личностью». У него не было «я». «Я являюсь лишь реакцией на других людей, у меня нет собственной индивидуальности». (У нас позднее появится случай подробно описать ощущение бытия не своим истинным «я», жизни ложным «я» — см. главы 5 и б.) Он чувствовал, что все больше и больше становится «мифической личностью». Он ощущал, что у него нет веса, нет собственной субстанции:
«Я просто пробка, плавающая в океане».
Этот человек был весьма озабочен тем, что не стал личностью; в этой неудаче он винил свою мать: «Я был просто ее символом. Она никогда не признавала моей индивидуальности». В противоположность умалению самого себя и неуверенности в самом себе он всегда находился на грани благоговейного страха быть раздавленным отвратительной реальностью, которую представляли собой другие люди. В противоположносгь его небольшому весу, неуверенности и бессубстанциональности они были твердыми, решительными, настойчивыми и субстанциональными. Он ощущал, что в любом вопросе, касавшемся других, существовала «большая шкала», чем у него.
В то же самое время на практике его было не так-то легко напугать. Он использовал два главных маневра для сохранения безопасности. Одним из них являлось внешнее согласие с другом (глава 7). Вторым — внутренняя интеллектуальная голова Медузы, которую он обращал к другим. Оба маневра, предпринятые совместно, охраняли его собственную субъективность, которую он никогда не раскрывал и которая, таким образом, никогда не могла найти прямого и непосредственного выражения. Быть скрытым — значит находиться в безопасности. Оба метода были придуманы для того, чтобы избежать опасности быть поглощенным или деперсонализированным.
Своим внешним поведением он предвосхищал опасность, которой постоянно был подвержен, а именно стать чьей-то вещью, притворяясь, что он не больше чем пробка. (В конце концов, какая вещь в океане находится в большей безопасности?) Однако в то же самое время он превращал в своих глазах другую личность в вещь, таким магическим образом сводя на нет любую опасность для себя, скрыто разоружая врага. Разрушая, в своих глазах, другую личность как личность, он лишал другого сил раздавить его. Истощая его личностную жизненность, то есть рассматривая его скорее как часть механизма, а не как человека, он уменьшал для себя риск того, что эта жизненность либо засосет его, ворвется в его собственную пустоту, либо превратит его в простой придаток.