Старательные студентки, увлеченные психологией, мечтали применить научные познания на практике, помочь какому-нибудь парню переключиться на обычную мирную жизнь, оттаять душой. У кого-то это получалось, у кого-то нет.
Саша, вернувшись из Афганистана, тоже быстро женился, — едва поступив в университет. Через три месяца они развелись, и Ленка, бывшая жена, говорила подругам:
— Вы знаете, в быту с ним было так тяжко!
Учился Саша старательно, на совесть. Над книгами сидел долго, и единственное, что за день он произносил вслух, — были его ответы на семинарах, когда его спрашивали. Сам отвечать не лез.
Дома целыми днями Саша мог сидеть на стуле или полулежать на кровати. И больше ничего. После развода он перевелся на заочное отделение и уехал в Тюмень. Он не был оттуда родом, и почему решил уехать именно в Тюмень, было непонятно. Он вообще ни с кем не делился.
До самого отъезда, каждый день, его можно было видеть в общежитской кофейне.
Мы все любили кофейню — это был особенный стиль, здесь учили уроки, писали стихи
Каждая компашка занимала какой-нибудь столик — подсаживаться к нему посторонним считалось дурным тоном.
«Афганцы» всегда сидели все вместе за столом и было странно, как ладят друг с другом весельчак Юрка и молчун Саша, и все другие, у кого характеры помещались где-то между Юркиным и Сашиным полюсами.
Иногда в кофейню приходили москвичи — жители окрестных домов. Чаще ускользнувшие от жен ловеласы в надежде провести вечер с девочкой-провинциалкой. Или дамы, подсаживавшиеся к чужим столикам. Но был один чужак, не похожий ни на кого. Толстый, в обвислых трениках и в майке, с телом, обвислым и бесформенным, как эти треники. Лицо было рябым. Говорили, что это такие шрамы. Вроде, он где-то горел, или вот-вот должен был сгореть, или его убивали, только убили не совсем. Так тоже, оказывается, бывает.
На его лице блуждала бессмысленная улыбка, пока он, качаясь, гулял вдоль очереди, стоявшей за кофе.
— Девушка, а девушка! Хочешь со мной познакомиться?
Все от него шарахались. Потом кто-нибудь вставал из-за «афганского» столика — Юрка, Саша или кто-то еще — его брали за плечи, вели к остальным, усаживали за стол, приносили ему кофе. Он был одним из них, это было некое братство, закрытая система. Непосвященные могли только наблюдать со стороны.
Однажды мы довольно большой компанией сидели в коридоре, пели, дурачились. Вдруг в коридор вышла моя однокурсница Айшат. Никто еще не разглядел, что на ней лица нет, а Юрка уже отложил гитару, вскочил:
— Айшат, что случилось? Что-то с Джабраилом?
— Нет-нет, сказала Айшат. — Я не знаю. От него вчера было письмо. Просто я подумала, пока шло письмо, с ним могло что-то случиться…
Она плакала, Юрка утешал ее и говорил, что Джабраил обязательно вернется. И очень скоро — из Афганистана выводят последние войска!
Джабраил вернулся.
Вот я и перешла — вполне естественно — от афганской темы к чеченской. Чеченцев-то у нас училось видимо-невидимо. В моей группе их было трое, из них две девушки-сестрички, Зара и Айшат, из города Малгобека.
Айшат была старше всех в группе, успела закончить техникум и поработать. В ней была уже какая-то женская мудрость — по крайней мере, все свои несчастья девчонки несли к ней — скольким из нас пришлось плакать у нее на плече… Сама Айшат плакала лишь тогда, когда ей вдруг приходило в голову, что их с Зарой брат Джабраил может не вернуться из Афганистана. То она сон видела не такой, как надо, то еще что…
Джабраила мы тоже знали. Он как-то гостил у сестер в Москве, перед призывом в армию. На нашем первом курсе. Такой стеснительный. И после армии он тоже приезжал. Было заметно, что в Афганистане он сильно вырос. Почти до потолка. Но он так же смущался, когда девчонки о чем-то его спрашивали. О Заре я даже не знаю, что сказать. Девчонка как девчонка. Над ней смеялись, что она принца ждет. Не знаю, успела ли она встретить своего принца и побыть счастливой с ним хоть недолго, пока он не подался к боевикам. А может, он и не думал воевать, и они вместе пытаются уйти от войны.
Третьим чеченцем в группе был Ваха — назовем его так. Это был сын довольно известного в Чечне писателя. Не только у писателей и не в одной Чечне бывают, скажем так, не очень способные дети. Но Ваха был ярким примером того, что и у них тоже бывают. Любой новый материал доходил до него как минимум с третьего раза. Учебу осложняло еще и то, что Ваха попросту был другим, не таким, как все мы, даже не таким, как Зара и Айшат. Англичанка так и застывала с отвислой челюстью, когда Ваха объяснял ей, почему за весь семестр он не притронулся к учебнику: