– Нет, и тоже в поисках. Чем занимаешься?
– Владею небольшим ювелирным магазинчиком. Надеюсь, ты когда-нибудь приедешь навестить меня и все увидишь собственными глазами.
– Это приглашение?
– Разумеется.
– Пожалуй, я поддамся искушению и соглашусь.
На этот раз она не шутила. Не пыталась отделаться общими фразами.
«Возможно, я действительно найду способ оказаться в Квебеке. Что, если он – именно тот, кто в силах спасти меня?»
Теперь они переговаривались каждую ночь. Жан-Клод даже сумел сосканировать и переслать свое фото, и Тони увидела весьма привлекательного мужчину с умными проницательными глазами. Ничего не оставалось, кроме как ответить такой же любезностью. Увидев фото Тони, Жан-Клод напечатал:
– Ты прекрасна, та cherie. Я знал это с самого начала. Пожалуйста, приезжай ко мне.
– Обязательно.
– И как можно скорее.
– Пока.
Тони торопливо отключилась.
Утром, на работе, Тони прошла мимо занятых разговором Шейна Миллера и Эшли Паттерсон.
«Какого дьявола он в ней нашел? Настоящая курица!»
По мнению Тони, Эшли была фригидной старой девой. “Ханжа чертова! Вечно строит из себя недотрогу!” Тони видеть ее не могла! По ее мнению, Эшли давно отстала от жизни и не находит ничего лучшего, как сидеть по вечерам дома, читать дурацкие книжки и смотреть по телевизору заплесневелые исторические фильмы или передачи Си-эн-эн. Даже спортом не интересуется! Зануда несчастная! Она и понятия не имеет о существовании “чет-рум”! Ей, конечно, в голову не придет знакомиться с мужчинами через Интернет.
«Не знает, чего лишилась, дура этакая! Холодная, бесчувственная рыба! Не будь Интернета, я никогда бы не встретила Жан-Клода!»
Тони представила, как возненавидела бы мать Интернет и все, что с ним связано. Впрочем, мать ненавидела весь свет и ни к чему не относилась спокойно. На все реагировала либо воплями, либо нытьем. Недаром Тони, как ни старалась, не могла ей угодить.
– Неужели ты никогда и ничего не можешь сделать по-человечески, глупая дрянь?
Эта фраза до сих пор звенит у Тони в ушах. Ничего, мамаша свое получила.
Тони вспомнила об ужасной гибели матери. Как она кричала тогда!
Тони удовлетворенно улыбнулась и вздохнула. Так ей и надо! Больше она никогда не запретит дочери петь!
На пенни ниток, чтобы шить,
И пенни за иголку.
Грош туда и грош сюда,
И в кармане пустота.
Прыг да скок – удрал хорек!
Глава 3
Интереснее всего, что Алетт Питере могла бы стать знаменитой художницей. Правда, в другое время и в другом месте. Сколько она себя помнила, с самого раннего детства все ее ощущения были настроены на определенные цветовые оттенки. В отличие от простых смертных она была способна видеть, слышать и обонять цвета.
Голос ее отца был синим, а иногда и красным. Голос матери никогда не менял темно-коричневого цвета.
Голос учителя светился желтым. Голос бакалейщика наливался фиолетовым. Шум ветра в листве сверкал изумрудами. Звон льющейся воды играл отблесками серого.
Алетт Питере едва исполнилось двадцать. Она могла быть почти уродливой, привлекательной или неотразимо прекрасной – в зависимости от настроения и мнения о себе. Но никто и никогда не считал ее “хорошенькой” или “пикантной мордашкой”. Очарование Алетт крылось еще и в том, что сама девушка совершенно не подозревала о своей красоте и не слишком заботилась о внешности. Милая, застенчивая, мягкая, словом, из тех паинек, которых нынче днем с огнем не сыщешь.
Алетт родилась в Риме, обладала музыкальным итальянским выговором и обожала свой родной город. Всем сердцем чувствовала духовное родство с великой столицей. Глядя на древние церкви и гигантский Колизей, она знала, что принадлежит к той давно угасшей эре великих свершений. Алетт гуляла по площади Навона, слушала мелодию воды, играющей в Фонтане Четырех Рек, мерила шагами площадь Венеции с похожим на свадебный торт памятником Виктору-Эммануиэлю II. Проводила бесконечные часы в соборе Святого Петра, музеях Ватикана и галерее Боргезе, наслаждалась бессмертными творениями Рафаэля, Фра Бартоломео и Андреа дель Сарто. Талант этих великих мастеров одновременно восхищал и угнетал Алетт. Она ужасно жалела, что не родилась в шестнадцатом веке и навеки утратила возможность узнать их при жизни. Для нее они были куда более реальны, чем прохожие, деловито спешившие куда-то по оживленным улицам. Алетт отчаянно хотела стать художницей. Но темно-коричневый голос матери монотонно твердил: