— Как же так?
Она бросила на него быстрый взгляд:
— Вот так, детектив.
— На ночь все запирали, сигнализацию включали?
— Не знаю. Я уже очень давно не ночевала здесь.
Необходимо было спрашивать дальше.
— А ваш брат, мисс Бургойн…
— Умер.
— Утонул, мне говорили.
— Да, на Тасмании, в девяносто третьем году.
— Пошел поплавать?
Эрика шевельнулась в кресле, скрестила ноги в вельветовых брюках, покачала носком черного лакированного ботика:
— Видимо. Все вещи остались на берегу, а тела так и не нашли.
— Все верно. Итак, во вторник утром вы были здесь.
— Да, была.
— Часто навещаете отчима?
Она потерла ладони:
— Часто? Да нет…
— Не ладите?
Эрика опустила лицо и враз как будто постарела, увяла:
— Мы не очень близки. У нас так принято… Меня так воспитали…
— А зачем вы приезжали?
— Чарльз хотел поговорить со мной.
— Можно подробнее?
— Это уже слишком. Для чего вам?
— Мисс Бургойн, — ответил Кэшин, — я не знаю, что нам еще понадобится. Но если хотите, я так и запишу, что вы отказались отвечать на вопрос. Никаких проблем.
Она грустно повела плечами:
— Хотел поговорить о своих делах.
Кэшин подождал, пока не стало ясно, что больше она не скажет.
— Ладно, пошли дальше. Кто наследники?
Она удивленно подняла глаза:
— Я не знаю. А вы?
— Тоже. О завещании речи никогда не было?
Она усмехнулась:
— Мой отчим не тот человек, который стал бы об этом говорить. Я думаю, он и о смерти никогда всерьез не думал. Это, знаете ли, для низшей расы.
— Допустим, он знал своего убийцу…
— Что значит «допустим»?
— Есть такая версия. Кто мог хотеть его смерти?
— Насколько я знаю, его здесь очень уважали. Но я ведь живу не здесь… уехала давно, еще девчонкой. С тех пор приезжаю только в гости.
Она посмотрела куда-то вдаль. Кэшин тоже взглянул в ту сторону, на посыпанный гравием двор. В «Высотах» ничто не поднимало дух: живая изгородь, полянки, гравий — все было в разных оттенках серого и зеленого. Только сейчас он заметил, что нигде нет ни одного цветка.
— Он все клумбы порушил, — произнесла Эрика, точно угадала его мысли. — А так было красиво…
— И последнее. Вы не знаете, что в жизни вашего отчима или, может быть, в вашей жизни могло стать поводом для случившегося?
— Что, например?
— Что-то, что необходимо знать следствию для раскрытия убийства.
— И что это значит?
— А это значит, что ни в жизни вашего отчима, ни в жизнях его близких больше не остается приватных уголков.
Она выпрямилась и окинула его бесстрастным взглядом:
— Вы хотите сказать, что подозреваете меня?
— Мы подозреваем всех, у кого мог быть мотив.
— А если это кто-то посторонний? — спросила она. — Какой-то незнакомец, который пробрался в дом и напал на него?
Ему захотелось, чтобы в его ответе отозвался ее саркастический тон.
— Вполне возможно. Но, поскольку следов взлома не обнаружено, мы вынуждены рассматривать другие версии.
— Что ж. — Она посмотрела на тонкие серебряные часы. — Мне, кажется, пора. Вы местный полицейский?
— Останусь здесь столько, сколько потребуется.
Это было правдой. Почти во всем, что говорят люди, присутствует некая доля правды.
— Можно узнать, почему вы приехали с телохранителем? — спросил Кэшин.
— Это связано с работой. Так, мера предосторожности. — Эрика поднялась со своего места.
Кэшин тоже встал:
— Вам угрожали?
Эрика протянула ему руку:
— Я же сказала — работа. Это конфиденциально. Всего хорошего.
Они попрощались. Бывший сотрудник ГСН вышел во двор, чтобы взглянуть, как отъезжает патрульная машина. Кэшин в зеркало увидел, как Джейкобс насмешливо помахал ему вслед, сделал пальцами букву «V» и изобразил на лице улыбку крутого парня.
Кэшин сильно газанул и резко рванул с места. Гравий полетел Джейкобсу в лицо, и было видно, что он еле успел закрыться рукой.
Кэшин проехал по дороге, огибавшей Открытый пляж, свернул на перекресток с шоссе, пересек весь Порт-Монро и остановился выпить кофе прямо над Лукан-Рокс. Внизу было человек шесть серфингистов — кто-то бесстрашно катался на высоких волнах прибоя, кто-то опасливо стоял на берегу.
До чего же здорово — сидеть в теплой машине и смотреть, как ветер срывает пену с волн, видеть вырастающую из воды прозрачную зеленую стену, черную фигурку, скользящую по этому расплавленному стеклу, ее стремительный взлет в воздух и затем падение.
Вспомнилось, как он ложился животом на прокушенную акулой доску Гэвина и плавал в теплой морской воде, гребя руками, точно веслами. Сейчас-то вода была совсем ледяная. Тогда, мальчишкой, он не вылезал из воды до тех пор, пока яички не сводило от холода, — жили они с матерью в хибаре неподалеку от Открытого пляжа, а такая же хибара Дугью стояла за соседней дюной. Строили эти лачуги из всего, что подворачивалось под руку, — гнутых железных листов, пластиковых плит, подтибренных здесь и там досок обшивки. В городе его детства были две мясные лавки, два молочных бара, кафе, где продавали рыбу с жареной картошкой, магазин скобяных товаров, небольшой универсам, одна аптека и один врач. Местные богачи, по большей части овцеводы, строили загородные дома на Косе, между рекой и морем. Народ попроще, из глубины материка, селился в хибарах над Открытым пляжем, в районе Южного порта или на улицах позади парковки трейлеров.
Кэшин вспомнил, как однажды отец остановил свой «фэлкон» на деревянном мосту и посмотрел вниз, на яхты, пришвартованные к обоим берегам.
— Это место превращается в чертову Ривьеру, — сказал он.
— Что такое Ривьера? — спросил Джо.
— Там Монако, — сказал Майкл. Мик Кэшин посмотрел на сына.
— Откуда знаешь? — поинтересовался он.
— Читал, — ответил Майкл. — Там у них еще круто рулят.
— Круто рулят? — переспросил отец. — Ты про княжескую семью, что ли? Про князя Ренье?[14]
— Будет тебе, Мик, — вмешалась мать. — Это называется ралли, Майкл. Авторалли.
Каждый год на пляже прибавлялось городских ребят. Их можно было узнать сразу — по стрижкам, одежде и еще по тому, что старшие девчонки и мальчишки носили на шее цепочки и в открытую курили.
Вспомнилось, как однажды зимой, в воскресенье, они подъехали к своей хибаре и не увидели рядом знакомой забегаловки «Лачуга Макка». Только кучи потревоженного песка указывали, что здесь стоял низкий побеленный кособокий домик.
Он походил по участку, раздумывая, куда этот домик мог деться. В землю уже были вбиты колышки для разметки, а в их следующий приезд на цементном фундаменте возвышался наполовину построенный дом.
Это было последнее лето, проведенное в хибаре на Косе, — вскоре отец умер. Потом, спустя много лет, Кэшин спросил у матери, что она сделала с их жилищем.
— Да продала, — ответила она. — Денег-то совсем не было.
А теперь даже очень состоятельный человек не мог замахнуться на участок где-нибудь на Косе, и над Открытым пляжем жалкие домишки больше не портили пейзаж. На бросовых дюнах солидно выстроился ряд домов с деревянными верандами и пластиковыми окнами. Каждый стоил тысяч шестьсот, не меньше.
В залив входило рыбацкое судно.
Кэшин узнал его. Это было судно друга Берна, у того еще был непутевый брат, браконьер, охотник за моллюсками. Теперь из Порт-Монро выходили всего-навсего шесть судов, и добычей их были лангусты да несколько ящиков рыбы, но, за исключением казеиновой фабрики,[15] это был единственный промысел во всем городе. Единственный, если не считать шесть ресторанов, пять кафе, три магазина одежды, две антикварные лавки, один книжный магазин, четыре массажных салона, одного ароматерапевта, трех парикмахеров, с десяток дешевых гостиниц, лабиринт и музей кукол.
14
15