Удивление лишает меня любого остроумного ответа.
— Ты считаешь, что в середине болота есть секретный объект, где мы контролируем климат.
Глаза его затуманиваются, и без предупреждения он встает на ноги, поставив их на ребра лодки, потянувшись к шесту.
— Я не ожидал, что одному из их наемных убийц, не все равно.
Наемный убийца? Я проглотила импульс наброситься на него. Если все, что мне нужно, были бы деньги, то есть около тысяч вариантов, которые я бы выбрала, вместо того, чтобы добровольно оказаться на этом коме грязи. И ничего бы не отдала бы, чтобы сохранить мир. Я стискиваю зубы.
— Зачем нам желать остановить развитие Эйвоне, даже если бы мы это могли? Зачем это надо военным или «ТерраДин», что они выиграют от этого?
— Если Эйвон останется таким, слишком нестабильным, чтобы поддержать рост численности населения, у нас никогда не будет достаточных рычагов воздействия, чтобы пройти планетарную проверку и быть объявленными независимыми. Мы уже должны быть фермерами, а не бойцами. Мы должны вести свою жизнь, получать зарплату, заниматься торговлей, быть в состоянии приехать и уехать с Эйвона, как нам угодно. Вместо этого мы застряли здесь. Ни голоса в Галактическом совете, ни рычагов воздействия, ни прав.
У него удивительное представление о политической ситуации, для того, кто, вероятно, перестал ходить в школу до того, как ему стукнуло десять лет.
— Ты, правда, думаешь, что цель «ТерраДин» — сидеть здесь и угнетать кучу отстойного дерьма? Они заплатили хорошие деньги, чтобы создать эту часть мира. Я не представляю, как они отобьют эти деньги, если Эйвон не начнет производить достаточно товаров для экспорта.
Челюсти Ромео сжимаются.
— Они должны. В противном случае скажи мне, почему никто не пытается выяснить, почему мы все еще выращиваем водоросли и тестируем воду.
— Не все из вас, — сухо замечаю я. — Некоторые из вас — воры и убийцы, и анархисты, живущие под землей.
— От чего ж, Джубили, — говорит он и ухмыляется, когда использование моего полного имени заставляет щеку дернуться от раздражения. — Я и понятия не имел, что ты так восхищаешься мной.
Я отказываюсь отвечать на это, и замолкаю. У меня нет ответа на его вопрос. Эксперты по видоизменению приходят и уходят, но Эйвон не меняется. И это правда, что в то время как отсутствие развития на Эйвоне каждые несколько лет подталкивает к новому расследованию, результаты всегда одинаковы: причина не выявлена. Если Ромео перестанет задавать столько вопросов, ему и его так называемой фианне будет намного лучше.
Сейчас рассвет целиком и полностью явился во всей красе настолько, насколько он когда-нибудь наступает на Эйвоне. В густом, холодном тумане края мира ускользают, оставляя только нашу маленькую лодку и плеск воды, когда шест погружается в воду и поднимается. Вдох Ромео подстроен под каждое усилие: замах и толчок — когда он орудует шестом, затем оставшуюся часть пути происходит выдох — когда он расслабляется и поднимает его для другого толчка.
Он не пользуется компасом. Компасы в любом случае бесполезны на Эйвоне, у которого нет надлежащего магнитного поля, а характер погоды на Эйвоне делает принятие спутниковых сигналов столь же ненадежными, как наши радиопередачи на базе. Даже когда они работают, каналы меняются и исчезают, как плавающие островки растительности, а спутниковая навигация может вызвать у нас столько же проблем, как и компас.
Но у Ромео, кажется, врожденное понимание мира, в котором он живет. Как будто у него в мозгу закреплен приемник, получающий сигналы непосредственно от Эйвона. Мы никогда не садимся на мель, мы не застреваем на плавучих островках. Насколько я могу судить, нам не придется возвращаться назад, чтобы изменить курс.
Я продолжаю наблюдать за ним, пытаясь понять, как он это делает. Если я смогу понять, возможно, я смогу найти дорогу назад, если высвобожусь. Он поворачивает, чтобы обойти более плотную кучу растительности, и я опускаю глаза, изучая, как он переносит свой вес. Я поднимаю глаза только, чтобы понять, что он повернулся и наблюдает за мной, как я наблюдаю за ним, подняв одну бровь.
Я не уверена, что было бы хуже, чтобы он думал, что я смотрю на пистолет на бедре, или как он предполагает, что я пялюсь на его задницу. Я резко отвожу взгляд и отказываюсь от попыток изучить своего похитителя. Мы молча двигаемся по водным путям в течение следующего полчаса или даже больше, моя голова стучит, а его выражение лица становится мрачным.