Страх глубоко поселился в моем животе: что если Макбрайд добьется чего хочет и настанет тот день, которого мы боимся. День, когда количество тел станет настолько большим, что «ТерраДин» и военные начнут тотальную войну. Что может стать днем, когда мы потеряем слишком много наших людей, а они потеряют слишком много своих, и Эйвон опустится в хаос, который жаждал его в течение многих лет.
Я не знаю, как это остановить, так что теперь я собираюсь влезть в окно посреди базы, полной солдат, ища единственного союзника, который мог бы иметь достаточно власти, чтобы помочь мне держать наших людей врозь.
Занимает всего полминуты, чтобы вытащить пластик. Я хватаюсь за подоконник, подтягиваюсь, игнорируя нытье мышц в плечах из-за гребли по болотам. Комната внутри скудно меблирована, именно то, что я ожидал от квартирок trodairí. Глаза сначала скользят по бледно-серому боевому костюму, аккуратно висящему на стене, выглядящему подобно призрачному часовому, караулящему спящего рядом солдата. Если бы она носила его вне бара, мне бы так не повезло, и вряд ли моя пуля даже поцарапала бы ее. Я стараюсь проглотить гнев, рвущийся наружу — хорошо обусловленный ответ на вид таких костюмов. Они создали современную броню такой же тонкой, как ткань; мы же не получаем ничего, кроме контрабандных боеприпасов и пистолетов-реликвий.
Джубили спит на боку, запрокинув длинную смуглую ногу на одеяло, свернув одну кисть в кулак под подбородком, а другую, засунув под подушку. Я вижу ее личные жетоны на простынях, висящие на цепочке на шее. Она даже спит в военном хаки, хотя это всего лишь шорты и футболка. Во сне она выглядит нежнее. Я хватаюсь за подоконник и шепчу ее имя.
— Джубили.
Она просыпается, давая понять, почему она спит таким образом — ее рука вылезает из-под подушки с пистолетом, ее ноги свободны от одеяла, когда она садиться, поднимая оружие, моргая ото сна. Через секунду она замечает меня, ее рот открывается в шоке. Я вообще-то вижу, как ее палец судорожно затягивается на спусковом крючке, хотя и не совсем достаточно, чтобы выстрелить.
— Кормак, — выдавливает она мое имя. — Какого черта ты здесь делаешь?
— Я один, — говорю я ей. — И не вооружен. Не стреляй в меня, иначе ты чертовски долго будешь объяснять, что я делаю в твоей спальне.
Когда она смотрит на меня, время замедляется. Потом она ворчит, соглашаясь, опускает пистолет, хотя и не откладывает его. Она осторожно следит за мной, пока я перелезаю внутрь и опускаюсь на пол. Если у нее и есть комментарии по поводу украденной униформы, она их не произносит.
Эта небольшая комната меблирована только узкой кроватью, утюгом и неровной прикроватной тумбочкой со стоящей на ней фотографией в рамке. Это единственный личный штрих, который я вижу во всей этой скудной комнате. В слабом свете от окна я могу разглядеть мужчину, женщину и ребенка, которого я вдруг узнаю — крошечная Джубили Чейз. Мужчина, который, должно быть, ее отец высокий и худой, его кожа гораздо темнее, чем у Джубили, а ее мать похожа на китаянку — я вижу ее черты в лице дочери, которая стоит рука об руку с ней на фотографии, и на лице девушки, наблюдающей за мной с одеяла. Интересно, как выглядят ее родители сейчас и чтобы они подумали о нас, таких напряженных и молчаливых.
Я первым нарушаю тишину.
— Что, черт возьми, произошло прошлой ночью? — Я не хотел говорить эти слова, но я уже не могу забрать их назад, и они повисают в тишине между нами.
— Это была ярость.
Всегда они прячутся за своей так называемой «яростью». Я не могу скрыть сомнение в выражении лица. Она видит это и поджимает губы. Ее взгляд скользит от моего лица и уставляется на стену. Чувство вины.
— Я недостаточно быстро среагировала.
Это поражает меня, как свинец.
— Ты была там? Парень, который умер, был невинным мирным жителем, он не имел ничего общего с…
— Я знаю, — огрызается она. — Кормак, мне не нужно одно из твоих нравоучений. Этого не должно было случиться. Я должна была остановить это. — В ее голосе слышится напряжение.
Наше перемирие в лучшем случае шаткое, я не должен провоцировать ее. Медленно и неохотно, я бормочу:
— Не ты нажимала на курок. — Нет, ты просто стояла и смотрела.
— Не важно. Это моя вина, когда мой человек выносит кому-то мозги. — Она качает она головой. — Она находилась здесь всего несколько недель, она еще не сообщала ни о каких снах.
— Какое отношение ко всему этому имеют сны?
— Они единственное предупреждение о том, что дает нам ярость, что кто-то вот-вот сорвется. Если мы вовремя выдворим их из мира, они будут в порядке. Но каждый солдат, отправленный на Эйвон, подцепляет это, в конце концов, за исключением… — она прерывается, но я знаю, каков конец предложения. За исключением меня. Даже фианна знает ее репутацию единственной нерушимой trodaire на Эйвоне.
Джубили прикрывает глаза.
— На этот раз никаких предупреждений не было, все закончилось за секунды. Она не помнит, что произошло.
Как она могла забыть? Я опускаюсь на край кровати и замечаю, какой уставшей выглядит Джубили: под ее закрытыми глазами круги, которых там не было в тот вечер, когда я вытащил ее из бара. Веки опухли, лицо осунулось. От горя. Она говорит правду. Или то, что она считает истиной.
— Что с ней будет? — спрашиваю я, наконец.
Челюсти Джубили сжимаются, когда она снова открывает глаза.
— Она уже едет на Парадиз. Бумажная работа, скорее всего, пока не выйдет на пенсию.
Как удобно. Никакого суда над солдатом, никакого наказания за непосредственное убийство подростка. Они тихо прячут ее где-то, и никто никогда не узнает, что она сделала. Я хочу накричать на Джубили, что ее сторона ошибается.
Но что, если она права? Она кажется такой уверенной. Что если ярость действительно существует, и это не просто повод для военных преследовать и убивать мирных жителей? Я внезапно вспоминаю о том, что она сказала, когда была заперта в камере в недрах нашего укрытия: никогда не бывает двух сторон ни в чем.
— Кормак, — вздыхает она, врываясь в мои мысли. — Почему ты здесь? Захотелось немного пообщаться с любимым наемным убийцей? — В ее голосе сквозит горечь, когда она повторяет слова, которые я говорил.
— Прости, что сказал это. — И я действительно сожалею. Она больше чем это. — Я пришел предупредить тебя.
— Мы знаем, что прекращение огня находится в шатком положении, — отвечает она, ее голос смещается в ту медленную сухую струю, которая не передает абсолютно ничего. — Не нужно говорить нам, что это делает все хуже.
— Дело не в стрельбе. — Я наклоняюсь вперед, оттянув воротник украденной униформы, чтобы достать ключ моей сестры. Я достаю его, чтобы она видела. — Это ключ к нашему оружейному хранилищу. Большая часть нашего оружия была заперта там. Держать его таким образом, был наш выход обеспечения непринятия никем никаких мер без согласия остальных.
Выражение Джубили немного изменяется.
— Был?
Она может сдать меня, она может потребовать, чтобы я выложил все командиру базы. Она может снова направить на меня пистолет. Я сглатываю.
— Кто-то вырезал замок и вломился внутрь. Оружие, взрывчатка, боеприпасы… все пропало.
Выражение ее лица застывает, только губы дергаются, раскрывая то же самое омовение ледяным страхом, которое охватило меня, когда я обнаружил, что дверь наполовину открыта. Джубили потребовалась секунда, чтобы прийти к такому же выводу, что и я.
— Макбрайд?
Я киваю, стараюсь не смотреть на пистолет, который все еще находится в ее руке.
— Должно быть.
— Сколько у него сторонников? — Ее голос жесткий, холодный и быстрый, как выстрел.
— По крайней мере, треть из нас, — отвечаю я. Ты поступаешь правильно, напоминает мне мозг, даже если остальные отошли от обмена этой информацией. — Сейчас больше. После твоего побега и парня в городе.