Макбрайд шествует по городу, как будто город принадлежит ему, а двое других у него под каблуком. Он направляется прочь от базы, к краю города, и чего бы он не делал здесь, дело уже завершено. Капюшон Шона опущен, но я вижу, что его всегда смеющийся, улыбающийся рот теперь мрачная линия с квадратной челюстью. Без Фергала, без меня, у него никого не осталось.
Мне до боли хочется дотянуться до него — я представляю, как я шагаю вперед и зову его — и я сдерживаюсь, скручивая руки в тугие кулаки, когда трио исчезает во мраке. Сердце тянет меня за Шоном, но я заставляю себя отвернуться. Я пришел сюда не просто так, и если я хочу помочь ему — помочь им всем — я должен продолжать двигаться.
Я чуть не наталкиваюсь на отряд trodairí. Они все еще в квартале, но с мыслями о двоюродном брате, я замечаю их всего лишь за несколько секунд до пересечения улицы. Мысленно проклиная, я погружаюсь обратно в тень, наблюдая, как они приближаются. Они двигаются иначе, чем мятежники, целенаправленно, и в этот момент я понимаю, что они идут по следу мятежников. Они следят за Шоном и Макбрайдом.
Я опускаюсь, шаря в грязи, пока пальцы не смыкаются вокруг маленького и скользкого камня. Быстрым движением я кидаю его в переулок, уходя в тень, когда trodairí меняют курс, отказываясь от отступающих фигур мятежников, чтобы направиться на раздавшийся недалеко от них звук. Это все, что я могу для них сделать, и я надеюсь, что этого достаточно.
Я ускользаю, ныряю на третью улицу и считаю дома, пока не добираюсь до дома Дэвина. Сейчас он дом Софии, хотя и ненадолго. Ей еще нет шестнадцати, юридически она несовершеннолетняя. Скорее всего, она будет отправлена на следующем, покидающем космодром транспорте. Я сутулюсь и тихо стучу, следя за большим количеством солдат в патруле комендантского часа.
Ей требуется много времени, чтобы откликнуться — достаточно долго, чтобы я понял, что она, должно быть, ждет звука отступающих шагов. Затем приоткрывается щель, чтобы явить в этот промежуток знакомую мне стройную девушку с золотистыми волосами. Бинт выглядывает из-под воротника платья, и еще один, окружает запястье, и я вспоминаю, что девушка на записи диверсии была недалеко от места взрыва. Бледная кожа бездонного неба Эйвона призрачна на ней, черные тени выделяются под глазами в истощенных полукругах. Горе съедает ее.
Она едва смотрит на меня, ее глаза скользят по грязной улице.
— Спасибо, — устало говорит она, хриплым голосом, — но мне больше не нужна еда. — Дверь начинает закрываться.
— Хорошо, — говорю я, вытаскивая руки из карманов, чтобы показать, что они пусты. — Потому что у меня ее нет. Соф, это я, Флинн. Впусти меня, пока кто-нибудь не увидел.
Ее взгляд фокусируется, губы раскрываются от удивления, и на мгновение горе пропадает. Существует закон между такими людьми, как ее семья — горожанами — и фианной. Они могут быть не с нами, но они поворачиваются в другую сторону, когда мы проходим мимо, и говорят солдатам, что они ничего не видели. Не так явно, но многие из них хотели бы, чтобы мы победили, и хотя Дэвин был осторожным человеком, я отчаянно надеюсь, что девушка, которая раньше крала книги из класса, а затем придумывала фантастическую ложь, чтобы избавиться от неприятностей, имеет в себе больше огня. И что у нее осталась хоть какая-то часть этого огня.
Спустя мгновение, которое переходит вечность, она выглядывает на безлюдную дорогу, посмотрев в разные стороны, а затем отодвигается, чтобы пригласить меня. Дом маленький, как и все остальные в городе. Можно увидеть маленькие штрихи Софии здесь и там — яркий красный чайник на плите, лента импортного шелка, висящая на стене. В противовес, стены окрашены обычным успокаивающим бледно-желтым цветом, а мягкая мебель является стандартной. Болотные сапоги ее отца все еще стоят у двери вместе с висящим на стене набором для тестирования. До своей новой работы на складе базы Дэвин зарабатывал на жизнь выкапыванием образцов, отправляя их в лаборатории, чтобы биологи могли подтвердить, что, как всегда Эйвону не хватает большей части бактериальной жизни, в которой он нуждается, чтобы стать нормальным миром. Маленький стол в центре комнаты завален посудой и горшками, пожертвованиями, оставленными соседями и друзьями, не имея никакого другого способа проявить соболезнование к потере Софии.
Она закрывает дверь позади меня, затем разворачивается ко мне лицом. Последний раз, когда мы общались, мы были почти одного роста, и она пыталась подраться со мной на земле в грязном школьном дворе. Теперь я выше ее на три или четыре дюйма. Я подыскиваю слова, чтобы показать ей, что я разделяю ее боль, но она заговаривает первая.
— Какого черта случилось с тобой?
К моему удивлению, я смеюсь. И хотя это мягкий и грустный смех, моя грудь расслабляется. Я ни с кем не разговаривал три дня.
— Болото случилось со мной, — говорю я, и ее рот немного приоткрывается. — Мне очень жаль, Соф. Хотел бы я сказать что-то, что могло бы изменить ситуацию. Я знаю, что такого нет.
Ее рот растягивается в тонкую линию, когда ее глаза скользят прочь. Она выглядит такой уставшей.
— Флинн, тебе не следовало приходить сюда. Твое лицо на каждом голографическом щите в городе. Похищение офицера? Что происходит?
— Это невероятно длинная история. Послушай, Соф, мне некуда идти. Я пришел сюда, потому что… потому что подумал, ты поймешь.
— Некуда? — Ее брови сдвигаются, и я понимаю, что никто не рассказал ей о резне, о своем выборе спасти Джубили. — Но пещеры…
Я с трудом сглатываю. Прошло три дня, и я до сих пор не могу говорить об этом.
— Макбрайд и другие хотят меня даже больше, чем солдаты. Я сделал выбор, и они не понимают почему.
Глаза Софии немного расширяются, но она слишком хороша в сокрытии своих чувств, чтобы показать мне что-то еще.
— Что ты сделал?
— Я спас жизнь солдата. После того, как она… — я сжимаю челюсти, пытаясь держать себя под контролем. — Это была ярость.
Ее взгляд смещается, падая на огромные болотные сапоги у двери, прежде чем возвращается ко мне со своим горем в ответ на мое.
— Мне просто нужно место, где можно переночевать, — шепчу я. — И несколько ответов. Я знаю, что это опасно. Меня не будет к утру.
— Располагайся, — мягко говорит она. — Я соберу тебе немного воды, чтобы ты мог помыться. Можешь одолжить одежду отца. — Она говорит без сучка и задоринки в голосе, но, несмотря на долгие годы, которые мы были разлучены этой унаследованной борьбой, я все еще хорошо ее знаю. Я вижу ясно выраженную боль на ее лице. — Ты останешься здесь со мной столько, сколько тебе нужно.
Сердце сильно стучит, страх и облегчение воюют друг с другом.
— Соф, я не могу принять это. Они найдут меня здесь и арестуют и тебя тоже. Как ты можешь…
— Потому что ты пытался спасти ее от этой ярости, — прерывает она, оживляя голос тем же огнем, который я помню с детства. — Потому что, если бы кто-то пытался спасти моего отца, я бы прятала его до тех пор, пока бы не пришли солдаты, чтобы вытащить меня из этого дома.
Перед тем как грязная мочалка вышла из строя, потребовалось четыре таза холодной воды, а София все продолжает носить ведра, набирая их ручным насосом. Хотя рубашка и брюки, которые она находит для меня, слишком велики, ощущение чистой, сухой ткани без следов крови или грязи — это блаженство. Но как только я сажусь на пол перед крошечной печкой, мысли возвращаются; глаза опускаются на шлевки брюк, которые тщательно штопаны-перештопаны. Стежки аккуратные и упорядоченные, нить блеклая, масляно-желтая.
Когда София садится, вручая мне толстый, рыхлый кусок того, что мы, местные жители, называем arán5, я замечаю, что нить, что находится на шлевках брюк ее отца, соответствует цвету ее туники, которая на несколько дюймов короче, чем она должна быть.
Я закрываю глаза, arán вдруг чувствуется, как пепел во рту. Это не ее борьба… и все же это так. Это все наше. Я просто хочу, чтобы это не привело к ужасному концу.