Я закрыла глаза, ожидая продолжения. Мне не нужно было, чтобы он продолжал. Остальное было легко предположить с почти полной уверенностью. Но Исайя продолжал говорить, рассказывая уже не для меня, а для себя.
Рассказывал ли он кому-нибудь после несчастного случая? Сокамернику в тюрьме? Или он все это время держал все в себе?
— Я проскочил знак стоп, двигаясь со скоростью сорок пять, и был сбит грузовиком, ехавшим со скоростью тридцать. Так написано в полицейском отчете. Все, что я знаю, это ощущение, будто мы попали под поезд. Меня перевернуло. Грузовик протащил нас через перекресток. Когда я пришел в себя, Шеннон...
Исчезла.
Она умерла. И ребенок тоже.
Слеза скатилась по моей щеке и упала на пол возле ноги.
Теперь все это имело смысл. Почему он так радовался, видя Кейна счастливым. Почему он не пил. Почему он вел себя таким напряженным и несчастным, когда был со мной в машине.
Этот несчастный случай изменил его жизненный путь.
Я отставила кофе в сторону и подошла к дивану. Исайя смотрел вперед, даже когда я положила руку ему на бедро. — Это был несчастный случай.
— Нет, я убил их.
— Нет, это был несчастный случай, — повторила я. — Я знаю разницу. Ты убил человека в хижине.
Он повернулся ко мне, печаль исчезла в замешательстве. — А?
— Ты задушил его до смерти. Ты убил его.
Он моргнул. — Да. И что?
— И что? Ты любил его? Этого человека?
— Нет.
— Ты чувствуешь вину за то, что убил его?
У него свело челюсть. — Нет.
— Если тебе нужно заявить об убийстве, заяви об этом убийстве. Но не ставь на карту жизнь Шеннон. Это был несчастный случай. И из того, что я могу сказать, единственный человек, который винит тебя, это ты сам.
Он изучал мое лицо, его выражение было пустым. Он слишком много лет думал, что убил Шеннон. Что он убил ребенка Кейна. Он провел слишком много дней и ночей, обвиняя себя. Наверное, я была не первой, кто пытался убедить его, что это был несчастный случай.
Я была не первой, кто потерпел неудачу.
Пока Исайя не решит дать себе отсрочку, он никогда не сможет пережить смерть Шеннон.
— Спасибо, что рассказал мне.
Он повернулся лицом вперед и кивнул головой. — Теперь ты видишь.
— Что вижу?
— Почему ты должна уйти. Потому что я не заслуживаю того, чтобы ты была здесь. Не после того, что я сделал. И мне нечего тебе дать.
Опять неправда. Ему было что дать. Возможно, это не было видно на поверхности, но оно была там, проглядывало, когда он смотрел на брата. Или обнимал маму. Или играл со своими племянниками. Исайя выталкивал меня за дверь, потому что боялся связи между нами.
— Я не уйду. Я приняла это решение несколько месяцев назад и не собираюсь менять его сейчас.
Его плечи опустились. — Женевьева, пожалуйста.
— Нет. Знание всей истории ничего не меняет. Так же, как и прошлая ночь, то, что мы были вместе, ничего не меняет.
Еще одна ложь.
Прошлой ночью он ослабил бдительность.
Прошлой ночью я заснула в его объятиях.
И прошлой ночью я перестала притворяться, что не люблю своего мужа.
ГЛАВА 18
ИСАЙЯ
— Это оно? — Я протянул ожерелье, которое нашел на дне пластиковой корзины.
Женевьева подняла глаза от корзины, в которой копалась, и нахмурилась. — Нет. В этой коробке его тоже нет.
— Черт. Прости, Ви. — Я положил ожерелье на место, где нашел его.
— Я ненавижу то, что Дэш, возможно, был прав насчет этого. — Она положила крышку на свою сумку. — Я ненавижу, что не подумала об этом сама.
— Знаю. Но тебе станет легче, если мы передохнем.
— Надеюсь на это. — Она вздохнула. — Нам лучше идти, а то опоздаем.
Я кивнул, закрывая ванну, чтобы встать и взять пальто. Я надел его и помог Женевьеве надеть свое. Мы собрали шапки, перчатки и шарфы и вышли на улицу.
Было абсолютно темно. Звезды и луна скрывались за облаками, которые набежали сегодня утром. Прогноз обещал легкий снег, что было вполне уместно, поскольку мы направлялись на рождественскую прогулку по центру Клифтон Форджа.
Женевьева держалась за перила, пока мы спускались по скользкой лестнице. — Хотела бы я вспомнить, упаковала ли я это ожерелье в мамином доме. Может, она его потеряла. А может, я потеряла. Может быть, оно среди всех моих вещей на складе.
— Ты все сложила в эти корзины?
— Да. — Она кивнула. — Все остальное я оставила в ее доме, чтобы продать мебель.
— Ли мог забрать это.
— Ублюдок, — пробормотала она. — Мне нравилось это ожерелье, и я не хочу думать о том, что он прикасался к нему. Именно его я надевала на выпускной бал. У него была изящная золотая цепочка и маленькая подвеска в виде Северной звезды с белым кристаллом в центре. Наверное, оно стоило десять баксов, но она носила его вечно. По крайней мере, у меня есть те, которые она носила чаще.
Мы провели большую часть дня, перебирая эти коробки, как и обещали Дэшу и Брайс в начале недели. Как только мы вытащили коробки, Женевьева приступила к каталогизации украшений. Я был рад, что у нее появилось задание, что-то конкретное, на чем можно сосредоточиться, чтобы рыться в вещах матери не было так грустно.
Это сработало. Ни разу я не застал ее со слезами на глазах. Вместо этого она держала лицо в полной сосредоточенности, осматривая все, к чему прикасалась. Она просматривала каждую книгу, каждый конверт, каждый предмет. Ожерелье было единственной вещью, которую она не могла найти. Не было и намека на парня Амины, Ли. Ничего, что он мог бы оставить.
Мы дошли до последней ступеньки, и она отпустила мою руку, чтобы пройти к водительской стороне своей машины. — Ты уверен в этом?
Я глубоко вздохнул. — Да.
— Я не возражаю, если ты захочешь ехать отдельно.
— Я буду в порядке. — Я открыл дверь и забрался внутрь. Ехать на дробовике было лучше, чем везти ее.
Она села и ободряюще улыбнулась мне.
Машина была теплой и заведенной. Я вышел десять минут назад, чтобы соскрести лед с лобового стекла и дать сиденьям возможность нагреться.
Когда она выехала из гаража, я обхватил себя руками за бедра и уставился в окно. Я ждал тревоги.
Прошел один квартал, потом два. Мой пульс был в норме. Руки не потели. Я не был готов выброситься из движущегося автомобиля. Какого черта?
Я посмотрел на профиль Женевьевы. Уже два дня мне не снился кошмар о том, что она погибла в автокатастрофе. Не совсем подвиг, но, учитывая, что с тех пор, как она заболела в ноябре, он снился мне почти каждую ночь, перерыв был желанным. И теперь я не панически боялся оказаться с ней в машине. Что-то было не так, но я не жаловался.
— Что? — спросила она. — У меня что-то на лице?
— Нет.
Она потянулась, чтобы увидеть свое лицо в окне заднего вида.
Я повернулся лицом вперед, снова дыша. В ожидании этого ощущения. Но оно было...меньше. Но не исчезло. Я прекрасно понимал, что мы находимся в машине вместе. Это не раслобляло, но я и не паниковал.
Может быть, это был секс. Может быть, дрочка в душе в течение многих лет была недостаточна для снятия стресса. А может, последние два дня спокойствия были из-за Женевьевы. Потому что я наконец-то признался.
Какова бы ни была причина, с моих плеч свалился груз. В квартире тоже была легкость, как будто мы больше не ходили друг вокруг друга на цыпочках. Впервые за долгое время я мог дышать.
— Бррр. — Женевьева дрожала. — Надеюсь, мы не замерзнем сегодня ночью.
— Я... — Согрею тебя. Я проглотил слова, прикрыв их словами: — Мы будем в порядке.
Черт. Я был близок к тому, чтобы сделать такие промашки в течение двух дней.
У нас не было секса с той первой ночи. Я спал на диване. Она в кровати. Мы не избегали прикосновений, но и не касались больше, чем раньше. Она тянулась к моей руке, когда мы спускались по ледяной лестнице. Мы обнимались, проходя мимо друг друга на кухне.
Я боялся делать больше, опасаясь, что увлекусь. Но, черт возьми, я хотел прикоснуться к ней. Я хотел снова оказаться внутри нее.