Укутавшись в старые тряпки и обрывки кроличьих шкурок, я кочевал от деревни к деревне, согреваясь теплом самодельной кометы, консервную банку для которой нашел возле железной дороги. Я усердно подбирал любое подходящее для кометы топливо и складывал его в мешок за спиной. Как только мешок становился легче, я уходил в лес и ломал там ветки, обдирал кору, выкапывал торф. Когда мешок тяжелел, я продолжал путь и, раскручивая комету, радовался ее теплу и чувствовал себя в безопасности.
Разжиться едой было не трудно. Непрерывные снегопады удерживали крестьян в домах. Я безбоязненно пробирался в заваленные снегом амбары, выбирал там лучшие картофелины и свеклу и потом пек овощи на комете. Если меня и выслеживали, то неуклюже пробирающийся сквозь снегопад бесформенный ком тряпья принимали за привидение. Иногда крестьяне спускали на меня собак, но, когда они добегали до меня, я легко отгонял их кометой. Они возвращались к хозяевам уставшие и замерзшие.
Я был обут в широкие, перевязанные большими лоскутами башмаки. Благодаря широким деревянным подошвам и моему малому весу я не проваливался в глубокий снег. Закутавшись до глаз, я свободно бродил по округе, встречаясь только с воронами.
Я ночевал в лесу, забираясь под сугробы прикрывающие узловатые корни старых деревьев. Я загружал комету сырым торфом и влажными листьями и они обогревали мое убежище ароматным дымком. Огонь тлел всю ночь напролет.
В конце концов на несколько недель задули теплые ветры, началась оттепель и крестьяне начали все чаще выходить из домов. Бодрые отдохнувшие псы бродили теперь вокруг деревень и мне становилось все труднее добывать пропитание. Пора было остановиться в какой-нибудь деревне подальше от немецких застав.
Я шел через лес и с деревьев, угрожая затушить комету, на меня часто обрушивались подтаявшие снежные шапки. На следующий день я услышал чей-то крик. Я спрятался за куст и, боясь пошевелиться, внимательно прислушался к скрипу деревьев. Снова раздался крик. Наверху, в кронах деревьев, захлопали крыльями вспугнутые вороны. Осторожно перебегая от дерева к дереву, я приблизился к месту откуда доносился крик. На узкой размокшей дороге виднелась опрокинутая телега, возле нее стоял конь.
Заметив меня, конь повел ушами и встряхнул головой. Я подошел поближе. Животное так исхудало, что была видна каждая его косточка. Как мокрые веревки, провисали пучки изнуренных мышц. Конь посмотрел на меня налитыми кровью глазами и захрипел с видимым усилием поворачивая голову.
Одна из ног у коня была сломана повыше копыта. Острая кость прорвала кожу и, с каждым шагом, все больше выходила наружу.
Вороны реяли вокруг раненого животного не спуская с него глаз. Когда тяжелые птицы, одна за одной, рассаживались на деревьях, на землю, как блины на сковороду, шлепались сугробы мокрого подтаявшего снега. На любой шум конь слабо приподнимал голову и озирался.
Увидев меня возле телеги, конь приветливо взмахнул хвостом. Когда я подошел к нему, он положил свою тяжелую голову мне на плечо и потерся о мою щеку. Я поглаживал его воспаленные ноздри, а он мордой подталкивал меня поближе к себе. Я наклонился, чтобы осмотреть его рану. Конь повернул ко мне голову словно ожидая окончательного диагноза. Я предложил ему сделать несколько шагов. Постанывая и спотыкаясь, он попробовал шагнуть, но из этого ничего не вышло. Стыдясь своего бессилия, он опустил голову. Я обхватил его шею и почувствовал, как в ней бьется жизнь. Оставшись в лесу, он был обречен на верную смерть и я решил заставить его идти со мной. Я начал рассказывать ему об ароматном сене в теплом стойле и уверял, что хозяин вправит кость на место и залечит ногу травами.
Я рассказывал ему о тучных лугах, которые дожидаются весны под снегом. Я понимал, что смогу расположить к себе местных жителей, если мне удастся вернуть коня его хозяину. Возможно, мне даже позволят остаться в деревне. Он слушал, время от времени косясь на меня, чтобы убедиться, что я не лгу.
Легко понукая коня хворостиной, я заставлял его шагнуть вместе со мной. Конь высоко поднял изувеченную ногу и покачнулся. Он долго раздумывал, но, в конце концов, пошел. Преодолевая мучительную боль, мы продвигались к деревне. Время от времени конь неожиданно останавливался и замирал. Потом он снова начинал идти, как-будто движимый каким-то воспоминанием, какой-то мыслью, которая периодически выскальзывала из его сознания. Он оступался и, спотыкаясь, терял равновесие. Когда конь переносил вес на сломанную ногу, из под кожи появлялась острая кость, и он становился этим оголенным обломком в снег и грязь. Я содрогался, когда он ржал от боли. Я забывал о своих башмаках и на мгновение мне казалось, что у меня тоже сломана нога и это я стону на каждом шагу от боли.
Измученные, забрызганные грязью, мы приковыляли в деревню. Нас сразу же окружила свора рычащих псов. Кометой я удерживал их на безопасном отдалении, опалив шерсть самым свирепым из них. Оцепеневший конь стоял рядом со мной.
На улицу вышло много крестьян. Среди них оказался и приятно удивленный крестьянин, чей конь, как оказалось, два дня назад понес и исчез вместе с телегой в лесу. Хозяин отогнал псов и, осмотрев искалеченную ногу, сказал, что коня придется забить. Немного мяса, шкура и кости на лекарства – вот на что он теперь годился. Действительно, в этой местности лошадиные кости ценились очень высоко. Самые тяжелые болезни лечили принимая несколько раз в день растворенные в травяном настое растертые лошадиные кости. Компресс из лягушечьей лапки и размолотых лошадиных зубов успокаивал зубную боль. Сожженное копыто в два дня излечивало от простуды. А чтобы избавить эпилептика от припадков, нужно было положить на него тазовую лошадиную кость.
Пока крестьяне осматривали коня, я стоял в стороне. Потом пришел и мой черед. Хозяин коня внимательно оглядел меня и расспросил откуда я пришел и что умею делать. Я отвечал как только мог осмотрительно, избегая всего, что могло вызвать у него подозрение. Он заставил меня несколько раз повторить весь рассказ и смеялся над моими неудачными попытками говорить на местном диалекте. Несколько раз он спрашивал, кто я – еврей или цыган? Я поклялся, чем только знал, что я истинный христианин и хороший работник. Другие крестьяне неодобрительно поглядывали на меня. Но крестьянин все же решил взять меня для работы в хозяйстве и по дому. Я упал на колени и поцеловал ему ноги.
На следующий день хозяин вывел из стойла двух сильных здоровых коней. Он впряг их в плуг и подвел к терпеливо стоящему у изгороди искалеченному коню. Хозяин забросил ему на шею аркан и привязал веревку к плугу. Здоровые кони прядали ушами и равнодушно поглядывали на приговоренного калеку. Он тяжело перевел дыхание и повел туго перетянутой веревкой шеей. Я стоял рядом, соображая, как бы спасти его, как дать коню понять, что я и не предполагал, что веду его домой для этого… Когда хозяин подошел к коню проверить как легла петля, тот неожиданно повернул голову и лизнул его в щеку. Не глядя на него, крестьянин с размаху ударил коня по морде. Уязвленный конь отвернулся.
Я чуть было не бросился в ноги хозяину с мольбой сохранить коню жизнь, но словно наткнулся на укоризненный взгляд животного. Конь пристально смотрел на меня. Я вспомнил, что произойдет, если умирающий сосчитает зубы причастного к его смерти человека или животного. Пока обреченный конь смотрел на меня таким страшным в своей покорности взглядом, я боялся вымолвить даже одно слово. Я ждал, но он не сводил с меня глаз.
Крестьянин поплевал на ладони, взял перевязанную узлами плеть и неожиданно хлестнул здоровых коней. Резко дернув, они сильно натянули веревку и петля захлестнулась на шее у приговоренного. Сильно захрипев, он дернулся и рухнул, как поваленный ветром плетень. Еще несколько метров кони тащили его по мягкой земле. Когда запыхавшись, они остановились, хозяин подошел к жертве и несколько раз ударил тело носком в шею и по коленям. Животное не вздрогнуло. Чувствуя смерть, здоровые кони нервно перебирали ногами, как-будто пытаясь укрыться от пристального взгляда широко открытых мертвых глаз.