- Вы забыли это.
Одна из девушек смутилась.
- Это для вас.
- Я что, похож на попрошайку? - закричал Виктор Иванович. Сейчас старый он и новый говорили одновременно: он не принял бы подачки ни тогда, ни сейчас.
- А на кого же ты ещё похож? - холодно спросил один из парней. Этот - с длинными светлыми волосами, по моде восьмидесятых, а линия подбородка и крылья носа - изящны, как изгибы старинной вазы. Такие черты куда больше подошли бы женскому полу, и, словно понимая это, молодой человек компенсировал это характером.
Виктор Иванович вскинул голову. Вот и ещё одно отличие между позавчерашним стариком и стариком теперешним - тот спокойно возлежал на перинах своей старости, и если уж вынужден был с них привстать, чтобы сказать кому-то что-то резкое, то скоро без сил опускался обратно. Теперешний Виктор Иванович другой. Он готов был кромсать эту перину и всех, кто подвернётся заодно под руку, пускать пух по ветру.
- На того же, на кого и вы, - резко сказал он. - Думаешь, вот ты, волосатый, похож на добропорядочного члена общества?
Сделав несколько шагов, старик скомкал деньги и швырнул девушке в лицо. Сказал, хрипя, как больная ворона:
- Я хочу увидеть, как вы рисуете эти картины. Откуда вы их берёте? Вам они снятся? Это оттуда столько красок, оттуда эти лица и пейзажи, да? Я не вижу сны, я вижу только черноту. Хочу её закрасить.
Здоровяк подошёл к старику, угрожающе двигая плечами.
- Да откуда ты только взялся? - сказал он и, взяв его за воротник, поволок прочь.
- Не трогай меня! - хрипел Виктор Иванович, молотя его руками в грудь. Подумать только, руки в кулаки он не сжимал уже лет тридцать! Хорошо бы весь гнев и боевой задор, которые пропадали зря все эти годы, сейчас были здесь! Но нет, они давно упорхнули. И всё, что смог сделать старик, это оторвать пуговицу с кофты здоровяка.
- Отпусти его, Мачо! - кричала сзади девушка.
Виктор Иванович почувствовал, что бородатый Мачо послушался. Он разжал руки. Полёт был недолгим, а падение - болезненным. Рёбра гудели, как шпалы под колёсами паровоза. Старик пустил слюну в выбоину в асфальте, словно хотел наполнить это пересохшее море солёной водой.
- Нельзя же так обращаться со старыми людьми! - услышал он над собой женский голос. - Он, может, войну прошёл!
Мачо что-то пробурчал. Судя по голосу, он удалялся. Зато снова встрял длинноволосый:
- У меня дед прошёл. Он сейчас едва пальцами на руках шевелить может. Ходит под себя, и сиделка всегда при нём. А этот - скачет, как ошпаренный. Готов спорить, он даже мясо жуёт своими зубами.
Бросив на своего приятеля полный презрения взгляд (тот в ответ скорчил высокомерную мину), девушка помогла старику подняться. Она была миниатюрной, но крепко сбитой, с хитро завязанными на затылке волосами и маленькой грудью, почти неразличимой под балахоном. Кажется, жест старика (как он сейчас понимал, не слишком красивый) не очень её оскорбил, но в каждом её движении скользила неловкость: так выглядит человек, который, получив в руки хитрую китайскую заводную игрушку, не знает, как с ней обращаться, чтобы не сломать.
- Простите моих друзей! - сказала она, выбивая пыль из пиджака. Полы его напоминали сейчас крылья доисторического ящера. - Ничего не сломали?
Не дав ответить, она воскликнула:
- Пойдёмте, я вам всё покажу. В этом месте нет никакого секрета. Оно общее! Нам просто нравится здесь собираться. Здесь редко кто-либо бывает… а такой, как вы, и вообще в первый раз.
Виктор Иванович чувствовал себя довольно сносно. Он хотел погрозить вслед Мачо кулаком, но решил, что каких бы обещаний сгоряча не дал, вряд ли сможет их выполнить, поэтому просто выругался сквозь зубы, сплюнул и позволил девушке себя вести.
- Меня называют Гаечкой. Или Гайкой. Как ту мышку в мультике… а, вы, наверное, даже не знаете!
Она изрядно смутилась, но смущение было похоже на мыльный пузырь и просуществовало не больше нескольких секунд. Потом она сказала шёпотом:
- Вообще-то меня зовут Машей, но в среде руферов и уличных художников все знают меня как Гайку. А наша группировка зовётся кланом. КЛАН! - сказала она с выражением, так, что сразу стало понятно, что слово это для неё не просто слово, а целый ледокол, который своей важностью взламывает льды обыденности, крушит стены повседневности - Нет-нет, не смотрите на меня так, мы не масоны и не “общество московских иллюминатов”. Мы просто художники, которым тесно на бумаге.
У Гайки оказался фонарик, и его волшебным лучом она раскрашивала стены в самые диковинные цвета, словно испачканной в краске кисточкой на поверхности воды оставляла цветные разводы. Кажется, в каждую картину можно войти, оказавшись на песке калифорнийского пляжа прямо перед рассветом или глубоко в море, на утлом рыбацком судёнышке, управляемым единственным человеком - тобой. Старик плохо разбирал, что там изображено, в голове сами собой возникали картины, будто кто-то включил проектор, транслирующий слайды из далёкого прошлого. Вспышка фонарика, голос девушки: “А вот это нарисовал Мухомор, вон, кстати, и он стоит, “Страйк” пьёт… Я каждый раз говорю ему, что эта гадость его погубит!” Темнота. Снова вспышка. “А вот это - очень старая работа, когда мы сюда пришли, она уже была. И очень хорошая. Автор неизвестен, и чей это портрет - тоже”.
- Эй, Гайка! - позвали её наконец. - Долго ты ещё будешь с ним возиться?
Девушка заволновалась.
- Ой, мне пора! Вы как, доберётесь сами?
И, не дождавшись ответа, исчезла. В смешанных чувствах Виктор Иванович побрёл домой. Он забыл про Мачо, забыл про скутер, которого не оказалось там, где старик его оставил. Может, он, как потерявшийся щенок, бросился навстречу проходившему мимо полицейскому патрулю, а может, заметив бесхозный агрегат, его взял покататься кто-то ещё. Ключи Виктор Иванович так и оставил в замке зажигания.
Он не был разочарован: не каждый день судьба даёт тебе увидеть то, что ищешь. Если бы некто, кому Виктор Иванович не смел соврать, попросил его говорить начистоту, старик бы без колебаний признался: этого не было ещё ни разу. Впрочем если быть совсем откровенным, Виктор Иванович, даже подозревая, что земля под ногами богата на клады, ни разу не брал в руки лопату. Возможно, считая это бесполезной тратой времени. Возможно, по какой-то другой причине. Сейчас он об этом не думал.
Следующим вечером старик пришёл с банкой краски и кисточкой, которые подобрал наутро там же, где оставил. Никого не было: кажется, в заколоченных домах избегали ночевать даже бомжи. Наверное, габариты Мачо и волчья злость в глазах длинноволосого его товарища (Гайка назвала его Севером, и старик почувствовал себя зябко и неуютно, ровно как на северном полюсе) служила лучшим поводом избегать этих мест. По водосточной трубе и пожарной лестнице можно было забраться на карниз, опоясывающий вторые этажи - бесчисленное количество натянутых на деревянные и металлические рамы холстов для тех, кому забора и стен домов уже мало.
Асфальтом брезговали. Кому нужно это дырявое, неудобное полотно? “Как раз для меня”, - решил Виктор Иванович. Он не знал, с чего начать - так и сидел в нерешительности, помешивая кисточкой краску, пока не пришли Мачо и Север, последний глянул на старика сверху вниз, будто не на человека, а на брюкву, выросшую посреди посадок клубники.
- Значит, ты и вправду хочешь рисовать? - спросил здоровяк.
Виктор Иванович разглядывал потёртые носы его кроссовок.
- Молодой человек, в своей жизни я рисовал только на полях телевизионной программы. Если передача интересная - тогда человечков. Разных - пляшущих, как у Конан Дойля, сидящих в кресле, бегущих, стоящих на светофоре. Если не интересная, то квадраты и кружки. Дальше этого у меня никогда не заходило.
- Зачем тебе тогда стены? Север, например, художку окончил. Да, Север? Девчонки рисуют с детства. Все шли к этому разными путями, но, не пройдя этой дороги, шедевра не нарисуешь. Многие сходили, не выдержав дистанции, - он сделал движение руками, будто колотит грушу. - Или падали, и нам только и оставалось, что засчитать нокаут. Так что занимайся-ка пока своей наскальной живописью в газете и не лезь не в своё дело.