Глазков Юрий
Раскрывалка
Юрий Николаевич ГЛАЗКОВ
РАСКРЫВАЛКА
Министр порядочности и нравов собрал совещание. Вид его не предвещал ничего хорошего, это поняли все с первого взгляда. Представители префектур сидели молча, стараясь поглубже втянуть в плечи свои почти лишенные лбов головы. Впечатление было такое, что вокруг стола сидели безголовые, и лишь одна голова - голова министра, болтаясь на тонкой длинной шее, возвышалась над этим сборищем квадратных тел. Два ряда сидящих за столом мужчин напоминали ровно подстриженные кусты перед входом в министерство. Страусиная голова министра еще выше взвилась над этой живой стеной, раскрыла свой клюв-рот и громко прошипела:
- Где мы живем? Где живете вы? В стране подлинной свободы и демократии или нет? Разучились работать?
Никто не смел поднять глаза, уставившись на оттопыренные внутренние карманы своих пиджаков.
- Что вы хлопаете своими наглыми глазами, смотреть на меня!
"Кусты" шевельнулись и украсились рядом шаров-голов с щелками испуганных глаз, источающих собачью преданность и, на всякий случай, испуг: именно такие глаза любил министр.
- Где вы живете и как работаете? Почему у Хилла раскрываемость все сто, а у Смита двадцать, у Джека и того меньше, всего пять процентов? Почему, Дик, ответь?
Дик еще больше втянул голову в плечи, остальные тут же последовали его примеру. Дик молчал.
- Дик, я тебя спрашиваю.
Дик задыхался, уткнувшись носом во внутренний карман своего пиджака, и тихо проклинал себя, что давно не чистил его от крошек сигар. Громко чихнув и обрызгав полированный стол, он медленно выдвинул свою яйцеобразную голову с редкой, как лишай, растительностью и просительно уставился на министра.
Тот решил ему помочь.
- Он что, этот Хилл, умнее вас? Сомневаюсь, все вы одинаковые, остолопы. Но почему так, почему у него лучше всех, никак в толк не возьму. Я специально не вызвал его сюда, этого пройдоху Хилла, хотел поговорить сначала с вами, а вы как чугунная решетка в дождливый день - ни проблеска, ни звука. Да отвечай же ты, наконец! И встань, раз не можешь говорить сидя.
Дик взметнул свое тело вверх и крючком застыл над столом, пряча глаза и отворачиваясь в сторону. Наконец он нашел в себе силы и открыл рот, слабый звук полетел через стол к министру.
- Сэр, у него есть раскрывалка, а мы работаем по старинке, призываем к совести, которой у многих нет, а некоторые и вообще не знают, что это такое; пробуем электрический ток, ослепляющие лампы, голод, воды не даем, бессонницей мучаем, оплеухи раздаем, а у него... он ученого какого-то посадил, а тот эту раскрывалку придумал, вот бедолаги и раскалываются у него один за другим. А Хилл, он что? Он такой же, теперь пиво попивает, а эта штука работает, не то, что мы... вечно в грязи... копаемся.
- Что ты там несешь, Дик, какая еще раскрывалка?
- Сэр, я не могу вам объяснить, что это, но она работает без нервотрепки и побоев, это какая-то машина, сэр.
- Какая-то, - передразнил утиным голосом министр, - может, паровая, вроде парового молота? Положил под него бедолагу, а пресс все ниже и ниже, расскажешь тут все что было и даже чего не было. Ты давай объясняй, а если не можешь, то не черта соваться... машина... Кто может объяснить, что там выдумал этот Хилл?
Таких не оказалось, Дик скоренько плюхнулся на стул, стул затрещал, министр поморщился. Головы как по команде спрятались, "подстриженные кусты" замерли, как после порыва ветра, глаза потухли и пропали. Министр обвел глазами эту живую стенку.
- Ну а ты, Смит-немое кино, произнеси хоть два слова по этому поводу.
- Можно три, сэр? - осмелился Смит.
- Ну давай три, разговорился ты сегодня, прямо болтун на выборах, да и только. Ну валяй свои три слова.
- У него машина, сэр.
- Четыре слова, четыре, Смит-математик, ну прямо Эйнштейн. Какая машина? Зубодробильная, что ли, или дающая доброго пинка, или дергающая за язык, пока он не развяжется? Так, что ли? - веселился министр.
- Простите, сэр, не так.
- А как же? - всплеснула руками утиная голова.
- Как-то по дружбе он мне сболтнул, что у него есть машина, которая умеет говорить, и она так это ловко делает, что ей все и про все рассказывают, даже безнадежные молчуны, а немые мычат, как быки весной в загоне, так уж им хочется выложить всю правду. Хилл говорил, что они все рассказывают сами, а он слушает и потом читает записи. Он до того обленился, что уже не проверяет признания. Не было ни одной ошибки, сэр, так сказал этот Хилл, выскочка.
- Что за чепуху вы тут мелете, или хватили с утра?
- Нет, сэр, ни росинки во рту не было, аж горло пересохло, как пески в Неваде.
- То-то ты и мелешь всякую чушь.
- Я так слышал, сэр.
- Ладно, расходитесь, все равно от вас ничего не добьешься, сам разберусь. Разбредайтесь по своим норам, ломайте кости, терзайте души, выпытывайте правду, храните нравственность страны. В общем, продолжайте свое грязное дело ради очищения нашего великого общества.
Шерифы вымелись в одно мгновенье, словно их ветром сдуло. Министр включил вентиляцию на всю мощь, выветрить запахи сильных потных тел, сигар, дешевого одеколона и еще чего-то почти неуловимого, но настойчиво присутствующего вместе с ними всегда. "Едкий дух блюстителей закона, с которым сами всю жизнь не в ладах, - определил его министр, - тяжеловатый дух, как и сама юриспруденция, тюрьмы и слежки".
К Хиллу министр нагрянул в поздний вечер, неожиданно, врасплох. Хилл вылупил глаза, открыл рот, закрыл его, вновь открыл и молча стал размахивать руками, словно выталкивая кого-то из кабинета.
- Вот что, Хилл, не пытайся меня надуть, продолжай свою работу и парня этого не гони, а то он уже под стол полез после твоих устрашающих жестикуляций. Это и есть твой ученый умница? Ну выкладывай, что вы тут напридумывали. Или очередной великий блеф? Рассказывай, Хилл.