Глава вторая
Ох и много же мыла смылили мальчики на следующее утро! Если верить фрёкен Хёк, приёмным родителям больше всего на свете нравятся чисто вымытые уши и руки, значит, надо постараться изо всех сил.
Расмус положил в шайку большой комок мягкого мыла и усердно тёр себя, чего не делал с самого Рождества. Пусть он мальчик с прямыми волосами, но если всё зависит от чистых ушей, он намоет их так, что они будут самыми чистыми во всей Вестерхаге. И таких красных, начищенных рук, как у него, тоже ни у кого не будет. Правда, девчонки и в этом их обгоняют, они до противного чистюли. Будто грязь не пристаёт к ним так, как к мальчишкам. К тому же они всё время моют посуду, чистят, скребут да пекут, а от этого сам по себе будешь чистым.
Посреди комнаты стоял Петер-Верзила, он и не думал мыться – даже не притронулся ни к мылу, ни к щётке. Нынче осенью ему исполнится тринадцать и поневоле придётся покинуть Вестерхагу. Хочешь не хочешь, а он будет малолетним работником у кого-нибудь из крестьян, он это знал, и потому даже чисто вымытые уши в этом деле ему не помогут.
– Плевать я хотел на это мытьё! – громко сказал он.
На мгновение мальчишки замерли у шаек со щётками в руках. Петер-Верзила был у них за вожака, и раз он не желал мыться, так что же делать остальным?
– И я плевать хотел на это мытьё! – воскликнул Гуннар и положил щётку.
Он тоже знал, что ни вода, ни мыло не сотворят с ним чуда.
– Ты что, спятил? – спросил Расмус, вытирая мокрые волосы, падающие ему на глаза. – Ведь ты знаешь, кто сегодня приедет!
– А ты, верно, думаешь, приедет сам король Оскар! – ответил Гуннар. – Плевать мне на того, кто приедет. Будь это король собственной персоной или старьёвщик из Чисы, я мыться не собираюсь.
Тётушка Ольга, повариха, в отличие от фрёкен Хёк женщина разговорчивая, рассказала, что приедет торговец, не тот, что торгует старьём, а человек богатый и почтенный. Он приедет со своей женой. Детей у них нет, а значит, некому будет оставить своё наследство. Мол, поэтому они и решили приехать в Вестерхагу и взять ребёнка на воспитание.
«Надо же, – подумал Расмус, – кому-то достанется целый магазин, полный леденцов, постного сахара, лакричных конфет, да ещё, ясное дело, муки, мыла и селёдки!..»
– А я всё же помоюсь, – решительно сказал он и принялся тереть локти.
– Да, да. Давай мойся! – крикнул Гуннар. – Я тебе помогу!
Он схватил Расмуса сзади за шею и быстро окунул его головой в таз. Рассерженный Расмус вскочил отфыркиваясь. А Гуннар стоял и смеялся, его добродушное курносое лицо сияло от радости.
– Неужто ты разозлился? – подзадорил он Расмуса.
И Расмус тоже засмеялся. У него никогда не получалось долго сердиться на Гуннара. Но помыться Гуннару всё же придётся. «Ну держись, Гуннар! Сейчас я тебя окачу», – сказал Расмус и, схватив таз, угрожающе направился к Гуннару, который стоял у двери в умывальную и уже ждал нападения. Он успел отскочить в сторону, и горячий душ достался тому, кто появился на пороге.
А на пороге стояла фрёкен Хёк. Трудно сдержать смех в такой момент, и мальчики невольно захихикали. Один из них не удержался и разразился отчаянным, испуганным и немного визгливым смехом. Это был Расмус. Какое-то безумное мгновение он хохотал, а потом замер, в отчаянии ожидая катастрофы. А катастрофа была неизбежна, это он понимал.
Фрёкен Хёк отличалась большим самообладанием, и это она сейчас доказала. Она лишь встряхнулась, как мокрая собака, и неодобрительно посмотрела на Расмуса.
– Сейчас мне некогда с тобой разбираться, – сказала она. – Поговорим позднее.
Потом она громко захлопала в ладоши и крикнула:
– Собираемся во дворе через полчаса. За это время вы должны успеть застелить постели, убраться в спальне и позавтракать.
Сказав это, она ушла, даже не взглянув на Расмуса. И тут раздался ликующий хохот.
– Хорошенький душ она получила, чтоб я пропал! – воскликнул Петер-Верзила. – На этот раз ты метко попал, Расмус.
Но Расмус не мог разделить их радости. Этот день не принёс ему ни чудес, ни родителей. Наказание для него, видно, будет тяжёлое, ведь проступок его был в самом деле ужасным. От страха и волнения его бил озноб, его худенькое тело сотрясалось, словно в лихорадке.
– Одевайся давай, – сказал Гуннар. – Ты так замёрз, что даже посинел. – И тихо добавил: – Это я виноват, что ты окатил Ястребиху.
Расмус, дрожа, надел рубаху и штаны. Какая разница, кто виноват. Ведь ни он, ни Гуннар не знали, что так получится. Но он боялся наказания, которое придумает для него Ястребиха. За проступок детей иногда пороли розгами. Фрёкен Хёк выпорола однажды Петера-Верзилу за то, что он воровал яблоки в саду пастора. А Элуфа выпороли за то, что в гневе он обозвал повариху кухонной крысой. И вот теперь и ему, Расмусу, не миновать порки в комнате Ястребихи.