Мазепан вышел из туалета, оставив меня одного. Я закуриваю, и гляжу в окно, на подступающий к казарме лес, за лесом идёт железная дорога…
Чего он тебе так долго втирал? – Филя неслышно вырос рядом.
– Уговаривал сдать тебя.
– И ты?
– Согласился. Жди вызова в канцелярию, поедешь на дизель.
– Узнаю, что стучишь, на дембель поедешь частями, в отдельных пластиковых мешочках, как Брызжик.
– А что с ним случилось?
– Огромное несчастье, все были шокированы…
–Что за несчастье?
– Смерть молодого, здорового человека – всегда несчастье (Филя деланно, со всхлипом вздохнул). Брызжик стоял в первом карауле, во вторую смену, в четыре часа пришли его менять, и нашли лежащим на железнодорожных путях, дембельнулся в виде фарша.
– Самоубийство?
– Наверное – Филя смотрел на меня, не мигая – разное говорят…
– Рота, строиться на вечернюю поверку!
Филя никак не отреагировал на вопли дневального, я пошёл строиться, порядок был таков: молодые стоят в первых рядах, старые позади. Старшина произносил фамилии, молодые громко выкрикивали «Я», старые негромко сцеживали звук, похожий на «и» краткое.
– Слабенко!
– Я.
– К тебе приехали родители, завтра получишь увольнительную.
– Есть!
Слабенко – парень моего призыва, здоровенный белобрысый бугай из Казахстана, огромные мышцы диссонировали с детским, сморщенным личиком новорожденного младенца. После поверки его плотно обступили.
– Лёха, пожрать принесёшь?
– Без базара.
– И покурить!
– Ясен пень.
– Надо придумать, как всё это заныкать, чтобы деды не нашли.
– Я в тумбочку положу, а там сами разбирайтесь.
– Лады.
– Слышь, ты, сюда иди – Слабенко звали к себе старые. Один из дедов ласково, по – родственному обнял блондинчика за плечи, его дружески тыкали в грудь, смеялись, шутили – когда речь идёт о жратве, даже старые становятся мягкими, и шелковистыми, в тех случаях, когда на горизонте маячит соблазнительный шмат сала, кокетливые кольца варёно – копчёной колбасы, похотливо текущая селёдка… Слабенко вернулся от дедов, воодушевленный оказанным приёмом – придётся с ними делиться, они просили.
– «Просили»? Ты чего, совсем лох?
– Ладно, жратвы на всех хватит, они из самого Казахстана не с пустыми руками приехали!
– Дело твоё.
Утром Слабенко ушёл в увольнительную, нас распределили на работу, пересеклись мы вечером, Слабенко пришёл продлить увольнительную до утра, он шёл из спальника в сопровождении радостно – взволнованных мамы и папы.
– Где?
– В тумбочке смотри.
Армейская тумбочка рассчитана на двоих, небольшая деревянная коробка делится на два отделения, верхний ящик для туалетных принадлежностей, нижний для личных вещей, хранить еду запрещено. Слабенко делил тумбочку с зам комвзвода Барклаем, открыв её, я обнаружил две палки колбасы, банку варенья, и кусок сала.
– Кащей! Кащей! Иди сюда!
– Чего?
– На, запихивай сало под ПШ, я возьму колбасу, варенье придётся нести так.
Захватив с собой третьего друга (кривоногого Самеда) мы несёмся к выходу из казармы, дневальный недоумённо кричит – вы куда?
– Старшина сказал срочно на второе КПП подойти, сказал бегом!
– А, ладно, я вас в расход заношу! (расход – сводная таблица прибывших/убывших, по которой можно точно определить – какое количество военнослужащих находится в расположении роты, какое в командировке).
Выскочив на мороз, мы начинаем жевать колбасу, бешено работая челюстями, после колбасы приходит очередь сала, Самед и я, одновременно вгрызаемся в шмат с двух разных сторон, Кащей беззубо хохочет, не забывая совершать глотательные движения – вы как эти, из мультика – «Кто сказал Гав?».
– Жуй – жуй, глотай! Самед, а тебе религия не запрещает свинину есть? Это же харам!
– Не пизди о том, в чём не разбираешься, «харам», нахватался слов, а тебе православному не западло есть мясо, сейчас вроде пост?
– Чё, в натуре? Я не знал, ну тогда один – один, в мою пользу.
На десерт у нас была трёхлитровая банка крыжовенного варенья, варенье было густое, тягучее, мы давимся, но приканчиваем её, и сыто отдуваясь, поднимаемся наверх, в роту. Первый раз за полгода нам удаётся вдоволь наесться, жизнь кажется прекрасной и безоблачной.
– Алё, сюда иди – Барклай небрежно машет мне рукой – тебя на гражданке часто били?
–Ну, бывало, а что?
– И каждый раз за то, что брал чужое?
– Чего? Нет, не было такого.
– Куда жратва делась из моей тумбочки?
– А я откуда знаю?
– Знаешь – знаешь, тебя видели, видели, как ты рылся в моей тумбочке.