– Лезь.
– Куда? – зайдя в полутёмный спальник со света, я поначалу потерял ориентиры.
– Лезь –он указал на перевёрнутый кверху ножками табурет.
– Как я на нём удержусь?
– Каком кверху, много вопросов задаёшь.
Не успел я взгромоздиться на ножки табурета, как Пиночет нанёс первый удар ремнём по моей заднице, от неожиданности я чуть не рухнул на пол, после шестого удара повисла пауза – что надо крикнуть?
Я слез с табурета в тишине – ну? Что надо крикнуть?
–?!
– Мамчик! Что крикнуть надо?
– Рота, я пряник! – взвизгнул Мамчик из темноты спальника.
– Давай! Кричи!
Я молчал.
– Чё, оглох, сука тупая? – Филя приблизился ко мне вплотную, обдавая мощным водочным перегаром – чего молчишь? Ааа, ты же у нас борзый…
– Филя, хорош, не хочет кричать, пусть молчит, он теперь не душара, а пряник, по херу на него, вали на тумбочку изморозь!
Переход из духов в пряники сопровождается некоторыми льготами: возможностью ослабить ремень, и заменить пластмассовый ремень на кожаный, большей свободой передвижений, и самое главное – необычной традицией, традицией отмечать день бурого пряника. Все, кто призвался вместе со мной, ожесточённо к этому празднику готовились – покупали в магазинах как можно более чёрствые пряники, припрятывали их, и…в день праздника офицеры волшебным образом исчезли из расположения, после возвращения роты с завтрака, я услышал нарастающий гул, сначала далёкий и слабый, затем всё громче и сильнее, словно звук прибоя, мимо пробегал радостный Мамчик – началось! Погнали! Мы бежим по пустому, обезлюдевшему спальнику по направлению к качалке, открываем дверь, и видим испуганные, бледные лица дедов, Мамчик торжествующе рычит, выхватывает из кармана грязный пряник, запихивает его в рот ближе стоящему деду (это был абсолютно безобидный ветеран по кличке Стёпа – он никогда не шпынял, и не припахивал нас, духов, но он – дед, и поэтому…) Мамчик молотит его в грудь, выбрасывая удары, с какой – то бешеной, нечеловеческой скоростью, хрипя и урча от злости, Стёпа пытается прожевать пряник, и не может – удары в грудь не позволяют ему этого сделать, Стёпа давится и начинает задыхаться, Мамчика в сторону отталкивает Тетеря и начинает молотить Стёпу в грудину, тот падает, не выдержав напора, я бросаюсь к самому маленькому из дедов – миниатюрный, всегда аккуратный Бзан, умудрялся носить форму так изящно, будто она пошита на заказ, Бзан был ростом не выше полутора метров, его детские сапожки тридцать пятого размера всегда умиляли проверяющих, заходивших в сушилку.
–Вы что? Детей тут мучаете? У вас есть сын полка? Чьи это сапожки? В роте охраны завелась Золушка?
Дневальные хмуро отвечали.
– Нет, не Золушка, а Золушок, мелкий и очень злобный.
Бзан мне никогда не нравился, поэтому я с удовольствием засунул ему в рот пряник, и свалил его с ног первым же ударом. В день бурого пряника допускается нанесение любых телесных повреждений старослужащим, но! Бьющий должен держать в уме следующий день – день мщения, в этот день деды берут реванш за унижение предыдущего дня, соблюдается принцип соразмерности, талиона – если тебя били в грудь, ты не имеешь права бить по лицу, поэтому в день бурого пряника пробивают грудную клетку, избегая наносить удары по другим частям тела. Мы простучали всех, кто был в качалке, за исключением Груши, Груша – безбашенный боец, представитель стиля Кёкушин, выполнял подъёмы штанги на бицепс со скучающим видом, прекрасно понимая, что мы не осмелимся, немного потоптавшись, мы выбежали из качалки, и бросились к выходу из казармы в поисках других дедов, надо охватить всех, до завтра ещё далеко. На площадке второго этажа бесновался сержант – связист, увидев нас, разгорячённых, со злыми, азартными лицами, целеустремлённо бегущих мочить дедов, он начал скакать на месте
– Давай! Долби! Всех дедов! В клочья! В лоскуты! В капусту! Убиваааай! Мочи их!
С его губ летели здоровенные клочья жёлтой пены, безумные, размером с мышиный глаз зрачки, покрытый огромными каплями пота лоб, расстёгнутое до пояса ПШ, опухшие от ударов кулаки – всё говорило о том, что он – нашего призыва, но я не смог вспомнить его по временам приёмника. Выбежав на плац, мы обнаружили, что вся часть принадлежит нам – дедов не было видно, изредка группа «наших» перебегала из одной казармы в другую, навстречу мне шёл, расхлябанно улыбаясь, Жеребинский из сорок первой роты, роты обслуги, здоровенный, носатый, потный как свинья, пьяный в сопли, он обнял меня за шею – бляааа! Я их всех…всех…отоварил…всех пидоров…
Я принюхался – ты чего, бухал что – ли?
– Нет, ты что – ни капли в рот, ни сантиметра в жопу…видал – он протянул вперёд руки с разбитыми в мясо костяшками.