22 февраля 1950 года, всего через несколько дней после того, как Твардовского назначили главным редактором, началась работа над рукописью романа. Правда, почти сразу было выражено пожелание о переименований романа «Сталинград». Задолго до выхода книги у писателей возникло к Гроссману ревнивое чувство, как он позволил себе написать историческое полотно с таким названием. Роман переименовали. Новое название «За правое дело» отсылало читателя к речи Молотова, произнесенной 22 июня 1941 года: «…наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами». Твардовский с Гроссманом не раз встречались на фронте, переписывались и с огромным уважением относились друг к другу. Рукопись послали Фадееву. Тот сначала очень настороженно отнесся к перспективе печатания Гроссмана, но, прочтя роман, очень горячо поддержал его и фактически стал одним из его редакторов. Горячие участие в судьбе рукописи стало для Фадеева глотком чистого воздуха после темных лет борьбы с «космополитами» совместно с Софроновым, Грибачевым и Суровым. Работа над рукописью компенсировала собственную беспомощность, когда он переписывал по требованию Сталина «Молодую гвардию». Перед ним была хорошая и честная книга, написанная в традиции любимого им Льва Толстого.
Кроме того, для Фадеева было важно показать себе и своему окружению, что в нем ни на гран нет антисемитизма, который так искренно исповедовали его товарищи Софронов, Грибачев и Бубеннов.
Но удивительнее всего, что ни Твардовский, ни Фадеев, ни многажды раз битый Тарасенков не предчувствовали всю безнадежность перспективы романа Гроссмана и бросились протаскивать его через рогатки цензуры, и как ни странно… вначале у них это получилось.
Начало дела Гроссмана
Конечно же, роман «За правое дело» был вполне советским, в то же время сознательно ориентированным на «Войну и мир». Желание осмыслить прошедшую войну в традиции знаменитой эпопеи было абсолютно естественно и понятно. Новая война была намного глобальнее той, что случилась в 1812 году, и понять ее смысл, причины и последствия было необходимо как в Европе, так и в Советском Союзе. Однако честный вполне советский человек, каким был Гроссман, только нащупывал ту нить, которая связывала тоталитарные режимы Германии и Советского Союза. Гроссман робко приближался к истокам тоталитаризма, еще и не подозревая, куда его заведут размышления о природе двух режимов. В начале книги приводилась цитата из статьи Гроссмана 1945 года, где он прямо говорил о своей личной ответственности и необходимости перед погибшими товарищами написать книгу о войне, которую он видел глаза в глаза. Можно сказать, что этот внутренний посыл у Гроссмана не ослабевал ни на минуту. Отсылка же к «Войне и миру» была замечена первыми же читателями и вызвала как восторженную, так и раздраженную реакцию.
В письме от 31 марта 1950 года Тарасенков, сообщая Вишневскому о решении напечатать в журнале книгу Гроссмана, радостно писал: «Роман огромного таланта». Но принять его в первозданном виде они не могли и после обид, гневных писем вместе с Твардовским ездили к Гроссману, стараясь все уладить. После долгих переговоров — договорились. Хотя в марте Гроссман с раздражением писал Твардовскому:
Ваши предложения свелись к тому, чтобы превратить многоплановый роман, посвященный нашей армии и обществу в пору войны, в линейную повесть, состоящую из отдельных батальных сцен, и полностью, механически отсечь от романа, неотделимую от военных глав его, сущность. Вы предложили изъять из романа не только сотни отдельных страниц, не только десятки глав, но и целые части. <…> Естественно, что моя ответственность перед советским читателем, мое достоинство не позволяют мне принять, эти предложения[250].
На фоне похвал, признания его таланта было нечто, что пришлось одолевать годы.
Гроссман завел дневник, в котором стал описывать историю продвижения романа по инстанциям, назвав его «Дневник прохождения рукописи». Из него и встает мучительная история борьбы за роман.
Итак, 6 апреля поступил отзыв из Генштаба; поскольку в романе был показан Жуков (в битве под Сталинградом), то требовалось согласование с ЦК. Генштаб осторожно указывал на то, что Жуков давно не появляется ни в фильмах, ни в других произведениях. Военное начальство не знало, как к фигуре маршала отнесется главный читатель, и боялось брать на себя ответственность за фигуру маршала.