Когда Фадеев от меня отстанет? Ты не знаешь?
Устал я… Сегодня, да и вообще. Чувствую, что очень мало отдохнул, а зима снова будет напряженная, большая, рабочая…
20 июля — снова про то же:
Сегодня в «Известиях» обзор «Знамени» (писал С. Иванов). Там снова вспоминается, что в «Знамени» была напечатана моя ошибочная статья о Пастернаке. Это просто становится смешно и нелепо. Статье моей уже исполнилось два с половиной году от роду, а ее все мусолят и мусолят. Как людям не надоест. Удивляюсь… Отношусь к этому абсолютно спокойно… Противно только.
1 августа 1947 года Тарасенков начал работать в издательстве «Советский писатель» в качестве заведующего отделом русской поэзии. И ему в руки попадает книга Бориса Пастернака, о которой он пишет в Дубулты жене:
Вставили твердо в план Пастернака.
7 августа 1947 года сообщает:
…С партсобрания в 9 часов мы с Верой Михайловной Инбер поехали к ней домой, поужинали и принялись за редактуру книги стихов Дмитрия Кедрина. Очень был талантливый поэт, его, если помнишь, убили два года назад бандиты, где-то на окраине Москвы. Книжка получилась отличная. Сегодня сдам ее в производство вместе с однотомником избранного Пастернака…[128]
Редактором над сборником еще до Тарасенкова был Федор Левин, когда-то, в 30-е, работавший в разогнанном «Литературном критике». У них с Пастернаком были очень доброжелательные отношения. Тарасенков удивлялся, как это Пастернак с подачи Левина сделал исправления в двух строфах «Лейтенанта Шмидта». Начали они работать в феврале 1947 года, о чем свидетельствует письмо, посланное Пастернаком Федору Левину:
Дорогой Федор Маркович!
Простите за изгрызенный мышами экземпляр (именно потому он у меня остался, именно потому не надписываю его и Вам.)
Это очень скупой отбор. В основном его можно было бы воспроизвести для дополнения (Чагин тогда выбрал вдвое больше, но я тогда не нуждался и сам выбрасывал большие вещи вроде «Волн» и «Высокой болезни».) Когда Вы определите свой выбор,
я к отобранному Вами присоединю еще несколько вещей из более полных сборников.
Но основание сначала положите Вы. Сердечный привет
Ваш Б. Пастернак. 20 февраля 1947.
Некоторые из ненапечатанных тут вещей имеются в более поздней прозрачной и спокойной редакции. Давайте, серьезно, сделаем еще лучший сборник![129]
В июне Пастернак обратился к Фадееву с письмом, в котором говорил, что та критика, с которой на него набросились в марте (он имел в виду статью Суркова), может быть, и справедлива, но ему не ясно, почему именно его избрали быть «экспериментальным экземпляром»[130].
До Пастернака, видимо, дошел ответ Фадеева в Лондоне 26 марта 1947 года на встрече с английскими писателями и журналистами: «Популярен ли в СССР поэт Пастернак?» — тот ответил: «Пастернак никогда не был популярен в СССР среди широкого читателя в силу исключительного индивидуализма и усложненной формы его стихов, которые трудно понимать. У него было два произведения: "1905 год" и "Лейтенант Шмидт", которые имели большое общественное значение и были написаны более просто. Но, к сожалению, он не пошел далее по этому пути. В настоящее время Пастернак занимается переводами драм Шекспира и как переводчик Шекспира славится у нас».
Еще раз прошелся Фадеев по поводу Пастернака на пленуме Союза писателей: «Некий Шиманский в статье "Долг молодых писателей" ("Лайф енд леггерс тудей", февраль 1943 г.) противопоставил работу Пастернака работе всех наших писателей: "Работа Шолохова, Эренбурга и т. д. в лучшем случае является образцом хорошей журналистики… Поэтому все написанное Шолоховым национально ограничено масштабом и целью… Только Пастернак пережил все бури и овладел всеми событиями. Он подлинный герой борьбы индивидуализма с коллективизмом, романтизма с реализмом, духа с техникой, искусства с пропагандой". Это в комментарии не нуждается.
Вот почему и приходится говорить, обращаясь к нашим уважаемым представителям формалистско-эстетской школы: подумайте, кто за вас цепляется!»[131]
Фадеев знал, что власть очень болезненно относится к высоким оценкам творчества поэта за границей, и поэтому старался из всех сил грубо обрывать заинтересованное отношение иностранцев к творчеству Пастернака. Но пока еще сборник не трогали, и Тарасенков совместно с поэтом продолжали работать над книгой.
130
В частности, Пастернак в письме к Фадееву писал: «У меня нет никаких притязаний на вновь вводимые высшие тарифы. Я не Сельвинский, не Твардовский, не Лозинский и не Маршак. Но в пределе старых расценок, остающихся для большей части членов Союза, мне бы хотелось, выражаясь высоким слогом, видеть плоды своих трудов напечатанными и извлекать из них пользу. Всё это, разумеется, если ты считаешь эти пожелания справедливыми и они не противоречат твоим убеждениям. Тебе, наверное, показалось бы деланным и неестественным, если бы, следуя собственному непосредственному чувству, я бы только ограничился этими просьбами и умолчал о враждебных мне выпадах этого года. Вот, чтобы у тебя не было такого впечатления, несколько слов о них. Очень разумно и справедливо всё, что ты и некоторые другие писали и говорили обо мне зимой. Странно и несправедливо только то, что ты всё это показываешь на мне одном, что ты меня избрал этим экспериментальным экземпляром. Я — точный сколок большинства беспартийной интеллигенции. Если бы и меня возвели в лауреаты, как огромное множество художников и музыкантов моего возраста, мне не требовалось бы исповедоваться и обо мне не было бы разговоров. Потому что все они тоже любят глубокий и неистребимый тип личности, тоже помнят Христа и Толстого, тоже всегда были противниками смертной казни, так недавно упраздненной, и многое, многое другое. Надеюсь, ты не употребишь во зло этого частного письма, хотя, впрочем, твоя воля.
Твой Б.П.».